Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Той ночью капитан Брандт оказался в составе четырех рот Легиона, которые были определены для службы на аванпостах. Бригадный генерал Ю. Хлопицкий сам определил места таким образом, чтобы левым флангом они упирались в ручей Стонец, а правый был бы размещен, видимо, где-то на уровне, но значительно восточнее, «большого редута».

К 10 часам вечера все стихло – не было слышно не только русских, огни которых светились очень тускло, но и своих. Около 2 ночи поляки услышали тяжелый шаг лошадей. Они тотчас же схватились за оружие. Чуть позже отряд казаков, действительно, попытался атаковать, но, встреченный огнем, ускакал. Наступила полная тишина. Брандт выслал вперед «несколько сильных патрулей»; они возвратились около 3 часов и доложили, что русские биваки впереди пусты. Брандт доложил об этом генералу Хлопицкому, а сам, используя огарок свечи, стал составлять рапорт. На этой позиции поляки оставались, покуда не наступил день 8 сентября [2028].

За исключением Легиона Вислы, императорская гвардия заночевала в районе Шевардинского редута. Впрочем, разоренная местность и валявшиеся вокруг еще с 5 сентября трупы, а также стонущие раненые придавали окрестностям Шевардинского редута вид поля боя. Это и дало основания офицерам императорской гвардии в письмах [2029]и дневниках [2030]писать о том, что их бивак был прямо на поле битвы. Кастелан, например, бывший при Главной квартире императора и заночевавший, как и гвардия, возле Шевардинского редута, оказавшись той ночью под открытым небом (как уже упоминали, одна из императорских палаток, обычно отдававшаяся офицерам Квартиры, на этот раз была предоставлена Мюрату), вынужден был вместе с товарищем положить два русских трупа один на другой, чтобы те «послужили стулом вокруг огня» [2031].

Где-то там же, возле императорских палаток, ожидал поздним вечером свой скромный ужин полковник Лежен. В его памяти одна за другой пробегали картины великого сражения. Будучи живописцем, он особенно запомнил картину взятия «большого редута»: «Очень эффектно, – вспоминал он, – выделялись столбы пыли и серебристого дыма. Вот осколок гранаты разбил бочонок с дегтем, которым русские смазывали оси орудий и повозок, и немедленно багровое пламя полилось по земле, извиваясь, как раскаленная змея, и поднялось вверх, сливаясь с облаками и отбрасывая на землю темные пятна» [2032]. Позже Лежен запечатлеет на полотне, похожем на огромную икону, все то, что потрясло его воображение в тот день: смерть бедного Фердинанда Ларибуазьера, атаку храброго Мюрата, вручение шпаги Лихачеву (на полотне ее почему-то вручает Бертье, и русский генерал, униженно согнувшись, все-таки берет оружие из рук благородных французов) и, конечно, последнюю атаку «большого редута». Но помимо живописных сюжетов, Лежен думал еще об одном: он, как и многие вокруг, был разочарован результатами сражения, обвиняя в этом Наполеона. В 3 часа утра Лежена разбудят и отошлют к русским линиям посмотреть, что делает неприятель [2033].

Гвардейская кавалерия, в отличие от пехоты, оказалась в более выгодном положении, расположившись на опушке леса. Дюмонсо, капитан полка гвардейских шеволежеров-лансьеров, подкрепившись скромным ужином, состоявшим из сваренной крупы и куска сахара, растянулся на подстилке из мха и сена, удобно прислоненной к стволу дерева. Его слуга Жан приготовил лежанку таким образом, чтобы, прикрытая с одной стороны деревом, с другой она была открыта пылающему костру [2034].

Наполеон провел в своей палатке ужасную бессонную ночь. Его лихорадило, он метался в постели, вздрагивал… Много раз он восклицал, ворочаясь в постели: «Что за день! Что за день!» [2035]

Что же русские? К ночи полковник К. Ф. Толь донес Кутузову о «невозможности» защищать позиции с оставшимися 45 тыс. солдат, «особенно когда у Наполеона целый гвардейский корпус не участвовал в сражении». Русский главнокомандующий дал приказ об отходе. Действительно, только несколько полков русской армии понесли незначительные потери и не были расстроены: пять егерских полков, два полка гвардейской пехоты (Преображенский и Семеновский) и, как иногда в этом ряду называют, Псковский пехотный. В совокупности это составляло около 8–9 тыс. регулярных войск. «Иные полки почти совершенно исчезли, и солдаты собирались с разных сторон. Во многих полках оставалось едва 100 или 150 человек, которыми начальствовал прапорщик», – вспоминал будущий декабрист Н. М. Муравьев [2036].

К утру русская армия, не ощущая даже попыток преследования со стороны неприятеля, отступила по Новой Московской дороге. Ее отход прикрывал арьергард Платова в составе четырех егерских полков, 1-го кавалерийского корпуса, одной роты конной артиллерии и нескольких казачьих полков.

Ряд историков считал отказ Наполеона от преследования русских войск в ночь после сражения ошибкой. Особенно последовательно проводил эту мысль польский исследователь Кукель, полагавший, что в противном случае полный разгром русской армии был бы неизбежен [2037]. Так ли это? По-видимому, какие-либо активные действия Наполеона в ночь после сражения были просто невозможны. Во-первых, потому что уже в ходе сражения император склонялся в пользу политических выгод от «можайского сражения» в ущерб военным. Во-вторых, ночные боевые действия, да еще на незнакомой местности, были сопряжены с чрезмерным риском и потому были в ту эпоху вообще большой редкостью. В-третьих, к вечеру 7 сентября Наполеон, видя упорное сопротивление противника и фактическое отсутствие пленных, явно недооценивал размеры его потерь. В-четвертых, армейские соединения Великой армии понесли значительные потери, а решиться на использование императорской гвардии, бросив ее в огонь, было бы теперь просто безумием.

Бойцы Великой армии дожидались утра, надеясь, что с рассветом остатки русских войск будут разбиты. «Если переживем эту ночь благодаря императорской гвардии, – писал в 9 часов вечера 7 сентября уже упоминавшийся неизвестный полковник Д. интенданту Пюибюску, – мы надеемся, что завтра они не смогут отступить, проскользнув со своей артиллерией и остатками своей армии между нашими руками. Наши силы остаются равными силам врага, разгром будет нанесен императорской гвардией, которая еще не использована» [2038]. Однако к утру 8 сентября Великая армия оказалась все еще не в состоянии преследовать отступившего ночью неприятеля.

Наступило утро 8 сентября. Констан, первый лакей императора, описал, каким было то раннее утро для Наполеона. После беспокойного отдыха император испытывал большой упадок сил и энергии. Время от времени Констан слышал, как Наполеон повторял в каком-то конвульсивном движении: «Москва! Москва!» Часто приказывал Констану выходить из палатки и смотреть, что происходило снаружи; раз встал сам, вышел за Констаном и смотрел через его плечо. Когда лакей возвратился уже после четвертого такого выхода наружу, неожиданно раздался крик караула: «К оружию!» «Трудно описать, – продолжает Констан, – с какой быстротой батальон образовал каре вокруг палатки. Император быстро вышел; через мгновение вновь возвратился за шпагой и шляпой». Солдат-гвардеец, бывший в карауле у входа в палатку, услышав крик «К оружию!», проверил крышку замка на ружье и, вновь взяв ружье на плечо, сказал с неподражаемым спокойствием: «Ладно, пусть приходят; уж мы их угостим!» Император, услышав это, развеселился и велел вручить усачу-гвардейцу стакан своего шамбертена [2039]. Веселость императора, как полагаем, во многом была вызвана тем, что тревога оказалась ложной.