Владимир Земцов - Великая армия Наполеона в Бородинском сражении [litres]

Но особенно эффективным средством воздействия на дух иностранных частей Наполеон полагал награждения. До открытия военных действий в 1812 г. наполеоновское командование награждало тех иностранных офицеров, которые, как однажды выразился Даву, «наиболее близки к Франции» [684]. С началом русской кампании награждения иностранцев стали производиться в массовом порядке. Так, 2 сентября в Гжатске, производя перед генеральной баталией последнее большое награждение орденом Почетного легиона, император включил в списки значительное количество иностранцев. Туда попало даже 8 португальцев [685]. Особенно массовые награждения чинов иностранных частей Французской армии и иностранных войск Наполеон осуществил после Бородина. Они производились в отношении тех, кто отличился как в генеральном сражении, так и в других боях. 25 сентября был подписан декрет о награждении 122 баварцев, сражавшихся у Полоцка [686]. 11 октября только в одном 5-м корпусе было награждено 132 поляка [687]. Это намного позже станут рождаться легенды о черной несправедливости, которую император проявил по отношению к своим союзникам, героически воевавшим под Бородином. Рот фон Шрекенштайн, например, напишет о циничной неблагодарности Наполеона в отношении саксонских кавалеристов, взявших батарею Раевского, приписавшего всю славу французской кавалерии. Документы тех дней говорят о другом. В то время как в списках, поданных на награждение, во французских частях оказалось множество вычеркнутых рукой Наполеона или Бертье фамилий, в полку Гар дю Кор и полку «Цастрова» оказались награждены все 16 человек, имевшиеся в первоначальных списках [688]. Сам Тильман, как известно, был награжден комманданским крестом Почетного легиона [689].

Вообще, подготовительная документация о награждениях и производствах после Бородина, благодаря пометам и вычеркиваниям фамилий из поданных высшему командованию списков, наглядно отразила особенности проводившейся Наполеоном «национальной политики» в рядах Великой армии [690]. Наполеон и Бертье, вычеркивая фамилии из списков, стремились выдержать некоторую пропорциональность среди награжденных таким образом, чтобы не вызвать чувства оскорбленного самолюбия нефранцузов.

В отечественной историографии прочно укрепилась традиция делать акцент на противоречиях, которые разъедали многонациональную Великую армию. Реально же существовала и иная тенденция – к ее сплочению. Нередко солдаты и офицеры европейских стран, еще недавно воевавшие друг с другом, учились находить общий язык. Конечно, это было непросто. Ложье из 4-го армейского корпуса вспоминал, например, как 29 июля у Сурожа, возле палатки Наполеона, он увидел австрийского штаб-офицера, прибывшего от Шварценберга: «…мы так много в течение долгих лет воевали с австрийцами, что присутствие среди нас штаб-офицера этой национальности вызывало общее удивление» [691]. Но первое замешательство скоро проходило, и возникало чувство боевого братства. Полк Жозефа-Наполеона, составленный в основном из испанцев, с которыми французы продолжали вести жестокую войну, быстро заслужил всеобщее уважение [692].

Великолепно сражались два прусских кавалерийских полка. Лоссберг с удивлением и восхищением отметил, что они боролись «с величайшей храбростью против недавних своих союзников. Вот что значит настоящий солдатский дух и дисциплина!» [693]. Когда тот же Лоссберг услышал 26 августа о героизме баварцев под Полоцком, он с завистью подумал, что и о вестфальцах «могли бы говорить так же… ибо наши солдаты никому в мире не уступают в храбрости» [694]. В сердцах многих иностранных солдат с течением времени рождалось искреннее чувство преданности французскому императору: «Мои страдания и мои раны, – писал спустя много лет бывший капитан 2-го швейцарского полка Луи Бего, – которые я получил… не изменили моего восхищения старого солдата великим командиром, императором Наполеоном» [695]. С гордостью вспоминал о том, как похвалил вюртембержцев во время Бородинского боя Мюрат, лейтенант из 25-й дивизии Карл Зуков [696], сам, кстати, мекленбуржец. Вообще, в 1812 г. было уже не редкостью, когда иностранные части демонстрировали даже бóльшую крепость духа, верность императору и его знамени, чем сами французы. По крайней мере, в немецких частях во время отступления от Москвы порядок и дисциплина держались наиболее долго [697].

Особенно последовательными сторонниками нового духа единой Европы, олицетворением которой стал Наполеон и его армия, были поляки. «Французами Севера» называли их солдаты французских частей [698]. Большая часть польского дворянства проявила тогда, в 1812 г., небывалый энтузиазм. «Как только распространилось известие о войне, вся молодежь, не ожидая призыва, бросилась к оружию», – вспоминала графиня А. Потоцкая [699]. Менее восторженно вели себя простые поляки, но и они стали прочным элементом, скреплявшим Великую армию. Лоссберг справедливо писал: «Польский простолюдин… при его привычке к лишениям и раболепию представляет прекрасный материал для солдата… Сюда прибавляется то обстоятельство, что бедному поляку дома нечего терять, поэтому он и чувствует себя счастливее всего, имея в руке саблю, а еще более – пику» [700]. Вообще, для многих поляков появление Единой Европы, от которой была бы изолирована Россия, нередко представлялось чуть ли не единственным условием возрождения национальной самостоятельности. Пеле в своем исследовании Бородинского сражения привел интересный эпизод. 6 сентября Даву, генерал Фриан и генерал Понятовский углубились ради рекогносцировки в Утицкий лес и обнаружили двух мертвых пехотинцев – поляка и русского, лежавших там с 5-го числа. «Оба солдата, смертельно ранивши друг друга своим оружием и не имея более сил владеть им, сцепились за волосы. По их положению казалось, что каждый из них, прежде чем испустить последний вздох, желал видеть смерть своего противника. Князь Понятовский первый заметил эту группу, лица которой продолжали еще сохранять выражение ненависти. “Вот, господин маршал, – сказал он князю Экмюльскому, т. е. Даву, – пример неискоренимого отвращения, существующего между двумя народами”» [701].

Самое удивительное было в том, что среди солдат разных наций, долго воевавших бок о бок, стало появляться много общих черт и общих привычек. Когда в мае 1812 г. солдаты Легиона Вислы после длительного времени наконец-то очутились в польских краях, в Познани, они на чем свет стали ругать грязь своих родных мест. «Вообще я заметил, – записал позже офицер 2-го полка Легиона Брандт, – что долгое пребывание в более цивилизованных краях не прошло бесследно для наших солдат и что, несмотря на ежечасно и ежеминутно грозившие нам в Испании опасности, они не прочь были снова вернуться туда и проклинали нечистоплотность своего родного края» [702].