Роберт Круз - За пророка и царя. Ислам и империя в России и Центральной Азии

Политические потери можно было обратить на пользу шариату [400] Мирза ‘Абдал ‘Азим Сами . Та’рих-и салатин-и мангития (История Мангитских государей) / Ред. и пер. А. М. Епифанова. М.: Издательство восточной литературы, 1962. С. 78; Поспелов Ф. Ф. Материалы к истории Самаркандской области // Справочная книжка Самаркандской области. Т. 10. Самарканд: Типолитография Т-ва И. К. Слиянов, 1912. С. 124; Crews R. D. Islamic Law, Imperial Order: Muslims, Jews, and the Russian State // Ab Imperio. 2004. No. 3. P. 467–490. . Но как и в доколониальный период, носители религиозного авторитета реагировали на превращение в клиентов имперского режима по-разному. С точки зрения некоторых интеллектуалов, приход русских знаменовался наступлением эпохи безбожной несправедливости. Автор Мухаммад Амин Хокондий в едких стихах, бранящих «назареян», проклинал новую эру как «последние времена» ( охир замон ). Другой поэт предостерегал: «Безбожники-неверные заполнили мир». Аналогично кокандский поэт Мукимий жаловался, что его страна поражена безнравственностью. При правлении порочных людей решения казиев обратились в «прах». Он возмущался: «Вместо предписания добрых дел [ амри ма'руф ] вышли на поверхность злые дела». Люди, обманутые «делами сатаны [ шайтонлик ]», больше не уважают образование и вместо него предались распутству. В эту скорбную эпоху люди соблазнились «алкоголем, вином, брагой» и азартными играми и забыли справедливость, человечность, честь и религиозное образование [401] O’zbekistonning Iangi tarikhi. Vol. 1. Turkiston chor Rossiiasi mustamlakachiligi davrida. Tashkent: Sharq, 2000. P. 186–187; Mukimi. Darig‘o mulkimiz. zerrspiegel.orientphil.uni-halle.de/t341.html. .

Знатные ташкентцы реагировали на приход русских по-разному. Некоторые, воспользовавшись возможностью переезда и связями в суфийских и родовых сетевых структурах, стали делать альтернативные карьеры за пределами контролируемого русскими Ташкента. Некоторые представители элиты так и не смогли адаптироваться к новому порядку, например Якуб-хан Тура. Он родился в 1823 г., служил в Стамбуле эмиссаром кокандского хана и накануне завоевания искал помощи султана против бухарцев и русских. В течение двух лет после имперского завоевания Якуб-хан покинул город, где его отец служил наместником, а сам он – судьей и руководителем одного из главных медресе. Он уехал в Кашгар, где незадолго до того другой перебежчик-эмигрант из Коканда возглавил мусульманское восстание против китайского правления. Там, пользуясь связями с суфийскими братствами в Стамбуле, он стал послом новорожденного Кашгарского эмирата [402] Hodong Kim . Holy War in China: The Muslim Rebellion and State In Chinese Central Asia, 1864–1877. Stanford: Stanford University Press, 2004; Zarcone Th. Political Sufism and the Emirate of Kashgaria (End of the 19th Century): The Role of the Ambassador Ya’qūb Xān Tūra // Muslim Culture in Russia and Central Asia / Eds A. von Kügelgen, M. Kemper, A. J. Frank. Vol. 2. P. 153–165. Аналогично после завоевания русскими Карши в 1866 г. наместник города, старший сын бухарского эмира, предпочел покинуть занятую русскими территорию. Несмотря на амнистию от генерала Абрамова, он бежал в Хиву, затем в Кашгар, Стамбул и, наконец, в Пешавар. Hofman H. F. Turkish Literature: A Biobibliographical Survey. Utrecht: Library of the University of Utrecht, 1969. Vol. 2. P. 2–3. .

Большинство представителей элиты остались на контролируемой русскими территории, и имперская модель опоры на религиозный авторитет как инструмент государственного строительства продолжала действовать. Знатные люди боролись друг с другом за должности судей, преподавателей и распорядителей вакфов. Хотя некоторые царские чиновники не доверяли мусульманским клирикам как посредникам, геополитические соображения более высокого порядка ограничивали их в выборе. Кроме того, первые эксперименты с исламскими институтами в Ташкенте обещали улучшение отношений с соседними странами. Согласно генералу Дмитрию Романовскому, один мусульманский посол из Кокандского ханства в 1866 г. «с особенным сочувствием говорит и об учреждениях, введенных нами в последнее время в Ташкенте». Кокандцы «считали бы себя счастливыми быть принятыми в подданство Его Императорскаго Величества, если бы только им была дана надежда, что будет сохранен у них шариат». Спустя два десятилетия религиозная политика оставалась главным аспектом «гарантий и условий», формально сопровождавших подчинение Закаспийской области. Там генерал Комаров, приняв капитуляцию туркменских племен, объявил: «Вероисповедание Ваше остается неприкосновенным». Этот вопрос не требовал «никаких разъяснений», потому что «всему свету известно, что миллионы мусульман, подданных ВЕЛИКАГО ГОСУДАРЯ, никогда еще не были стесняемы в свободном отправлении обрядов своей веры» [403] Романовский Д. И. Заметки. С. 271; Пален К. К. Отчет по ревизии Туркестанского края: Краевое управление. С. 31. .

Но как и везде в империи, веротерпимость не означала невмешательства; о конкретных деталях нужно было договариваться с посредниками, и они вносили свои изменения. В речи перед собранием знатных ташкентцев после прибытия в город в 1868 г. Кауфман объявил, что царский режим станет защитником традиции, и осудил местных правителей, которые «ради корысти… нарушали иногда мусульманские законы и налагали противозаконные подати». Тем не менее генерал-губернатор внес изменения в доколониальные практики. Жителям Ташкента и «все другие сарты» позволялось выбирать старейшин ( аксакалов ) и судей исламского права ( казиев ). За исключением «только некоторых преступлений», правосудие должны были отправлять выборные казии «по шариату и обычаю таким образом, что в приговоры казиев не будут иметь право вмешиваться русские чиновники». Если обе стороны соглашались судиться в царском суде, они имели право на разрешение своего спора в нем «по совести». С этой точки зрения «коренные» суды имели лишь «переходный» характер. Постепенно, по мере того как местные жители получали бы доступ к российским законам и учили бы русский язык, а русские поселенцы прибывали бы, укрепляя связи с центром, эти суды проложили бы путь к имперскому законодательству. Тем временем, как объяснял Кауфман, «правительство предлагает передать в руки народа большую часть управления». В то же время он просил своих слушателей, «лучших людей Ташкента», передать другим жителям, что взамен правительство ожидает от них сотрудничества. Правительство не хотело, «чтобы его приказания исполнялись ради страха», а «ради сознания собственной пользы» народа [404] Пален К. К. Отчет по ревизии Туркестанского края: Краевое управление. С. 13–16; см.: РГВИА. Ф. 400. Оп. 1. Д. 613. Л. 15–18. .

Режим вовсе не поддерживал статус-кво, а трансформировал функции религиозных институтов. В 1865 г. Черняев утвердил сделанное последним кокандским ханом назначение на должность старшего судьи как главы исламской иерархии. Его преемник Романовский попытался заменить эту должность коллегиальным органом по модели судов, учрежденных на Кавказе и в Алжире, где совместно заседали избранные народом судьи и колониальные чиновники. Но этот суд продержался только полгода или около того. Имперские власти вскоре избавились и от старшего судьи, и от цензора [405] Бартольд В. В. История культурной жизни Туркестана. Л.: Издательство Академии наук СССР, 1927. С. 175–180. .