Сьюзан Винсент - Волосы. Иллюстрированная история

Ил. 3.1. Тонны волос, сбритых с голов жертв, убитых в газовых камерах, по-прежнему хранятся в Освенциме

Стрижка волос Мэри — и волос бесчисленных мужчин и женщин в подобном беззащитном положении — была абсолютно бессмысленной, ее единственным назначением было наказывать и контролировать, устыжать и лишать силы. Ее эффективность в достижении этих целей имеет прямую корреляцию со значимостью волос. Социолог Энтони Синнотт писал, что волосы являются «могущественным символом „я“» [207] Synnott A. Hair: Shame and Glory // The Body Social: Symbolism, Self and Society. London: Routledge, 1993. P. 122. . Однако они представляют собой нечто гораздо большее. Они не просто символизируют наше «я», они являются его частью , и хотя, будучи остриженными, они отрастают, их потеря — это травма. Как и любая другая черта лица, волосы на голове — это сущностная часть того, как выглядим лично мы и кем мы себя ощущаем. Не удивительно, что потеря волос и их удаление против нашей воли может вызвать глубокую подавленность и внезапную утрату идентичности. Необходимо отметить, что добровольное лишение волос часто применяется в качестве дисциплинирующей практики в институциях, где новые члены включаются в систему особо тесных связей: монашеская тонзура, например, или стрижка под ноль американских морпехов (ил. 3.2). Вместе с прядями волос отделяются и прежние привязанности, прошлая идентичность новообращенного отсекается, и на ее месте воспитывается покорность, единообразие и подчинение господствующим ценностям.

Ил. 3.2. Один морской пехотинец делает стрижку другому в армейской цирюльне на авианосце USS Bataan. 2009

Когда такая форма подавления личности применяется к женщинам, зачастую возникает сексуальный подтекст: некоторые даже называют такие действия аналогом изнасилования [208] Cooper W. Hair: Sex Society Symbolism. London: Aldus Books, 1971. P. 68 . Безусловно, волосы весьма сексуализированы и тесно связаны с представлениями о гендере, особенно — в том, что касается длины и густоты шевелюры на голове — с преобладающей парадигмой женственности. Недобровольная утрата волос тем не менее также болезненно переживается и мужчинами, даже в случае постепенного и естественного выпадения в силу физиологических причин. В обзорной статье в авторитетном журнале British Medical Journal демонстрируется, что андрогенетическая алопеция, или облысение по мужскому типу, для большинства мужчин представляет собой «нежелательное событие, вызывающее стресс», которое оказывает негативное влияние на удовлетворенность внешним обликом, так как пациенты ассоциируют ее со старением и с понижением сексуальной привлекательности. Автор предполагает, что любое медицинское вмешательство следует сопровождать мерами по повышению самооценки [209] Sinclair R. Fortnightly Review: Male Pattern Androgenetic Alopecia // British Medical Journal. 1998. Vol. 317. No. 7162 (September 26). P. 867. . Существование рукописных и старопечатных рецептов препаратов против алопеции, возраст которых насчитывает не одну сотню лет (см. главу 1), показывает, что в нашем обществе даже ожидаемые процессы выпадения волос издревле переживаются как травма. Несмотря на то что облысение по мужскому типу генетически наследует значительное число мужчин (среди белых мужчин вероятность алопеции в четыре раза выше, чем среди чернокожих: ею страдают 50 % европеоидных мужчин в возрасте пятидесяти лет) [210] Ibid. Р. 865. , это естественный процесс, который, парадоксальным образом, приводит к неестественному или менее подлинному ощущению собственного «я». Таким образом, нежелательное выпадение волос, как событие или серия множественных микрособытий, требует от человека перенастройки идентичности.

С этой проблемой несколько в иной форме сталкиваются те, кто переживает болезнь — это состояние отстранения от «настоящих» нас, последствия которого иногда отражаются в истончении и выпадении волос. Волосам онкологических больных, по иронии судьбы, вредит не болезнь, а лечение. Во время химиотерапии процессы организма угнетаются химическими веществами, которые токсичны не только для раковых, но и для всех быстро делящихся клеток, включая волосяные фолликулы (ил. 3.3). Многие сообщают, что с такой потерей волос, когда волосы могут выпадать клоками или утром оставаться на подушке, смириться так же трудно, как с хирургическими операциями, в ходе которых удаляются другие части тела. Столкнувшись с этой неизбежностью, многие действуют упреждающе и добиваются краткосрочной победы, избавляясь от волос самостоятельно. Одна женщина писала: «Я побрила голову в салоне после того, как узнала, что после первого курса химиотерапии они станут осыпаться пригоршнями» [211] Roberts R. E. Hair Rules // The Massachusetts Review. 2003/2004. Vol. 44. Pр. 714–15. . Другая, обнаружив, что за ночь выпали целые пучки ее волос, «спустилась вниз с флаконом пены для бритья, села на стул и попросила мужа побрить ей голову» [212] Bonsor S. A Tender Touch // Harper’s Bazaar. 2013. October. P. 127. .

Ил. 3.3. Молодая женщина получает химиотерапию

Но в большинстве случаев добровольное удаление волос имеет менее драматичный характер. За закрытой дверью ванной комнаты, в кресле парикмахера или в процедурных кабинетах салона красоты регулярные практики ухода за собой поддерживают самооценку, а не резко ее понижают. Депиляция в этих случаях включает в себя сложные компромиссы между личными предпочтениями, социальными нормами и материальными условиями, хотя результаты примирения подобных противоречий кажутся настолько «естественными», что редко вызывают вопросы. В оставшейся части главы мы обратимся к истории удаления волос с лица и тела, рассматривая сначала мужчин, а затем женщин.

17 сентября 1666 года Сэмюэль Пипс (ил. 3.4) описал в своем дневнике чувство облегчения, которое он испытал, избавившись от своей щетины: «Поднялся рано утром и побрил свою недельную поросль; Господь всемогущий, как уродлив я был вчера и как прекрасен сегодня» [213] Pepys. VII. Р. 288. . Простая дневниковая запись Пипса служит нам напоминанием о значимости бритья: как единичного действия, способного изменить самоощущение индивида, так и накапливаемых эффектов этой практики, формирующей нормативное понимание того, как человек должен выглядеть и вести себя. В отличие от XVI и начала XVII века, когда бороды считались признаком зрелой мужественности, к 1660‐м годам, когда Пипс вел свой дневник, нормой для мужчин стал гладко выбритый подбородок [214] Некоторые мужчины носили тонкие, узкие усы, с какими изображали Карла II на портретах того периода. . Этот идеал оказался весьма живучим, прерывавшимся только отступив в тень лишь на отрезке Викторианской эпохи с середины XIX века, когда усы и бороды на лицах мужчин были яркой приметой времени. Поэтому, по словам исследователя Дина Октобера, в течение последних трехсот лет «повторение ритуала бритья делает его важной площадкой для культурного производства мужественности» [215] October D. The Big Shave: Modernity and Fashions in Men’s Facial Hair // Geraldine Biddle-Perry and Sarah Cheang (eds). Hair: Styling, Culture and Fashion. Oxford: Berg, 2008. P. 67. .