Цецилия Кин - История Италии. Том II

Широкое народное движение, охватившее различные слои населения Сардинского королевства, наталкивалось на упорное нежелание правящих кругов поступиться своими привилегиями и заняться преобразованием архаических общественных порядков. Ослепленные ненавистью к Французской революции, король Виктор Амедей III и его окружение считали главной и едва ли не единственной причиной всех социальных волнений происки французских агентов. Сардинская монархия первой из всех абсолютистских государств Италии вступила на путь активной борьбы с революционной Францией. Пьемонт стал прибежищем для сотен и тысяч бежавших из Франции аристократов, неприсягнувших священников, роялистов-офицеров. Предводители эмигрантов, члены французской королевской фамилии — граф д’Артуа (женатый на дочери Виктора Амедея III) и принц Кондэ — при поддержке сардинского двора развернули энергичную подготовку контрреволюционного мятежа во Франции, засылая в нее своих агентов. Прибывший из Лондона бывший министр Людовика XVI Колон попытался получить с этой целью крупные денежные средства у генуэзских банкиров. Визит в ноябре 1790 г. в Пьемонт виконта Мирабо, который вел переговоры с графом д’Артуа и принцем Кондэ, был также истолкован в Турине как звено в подготовке контрреволюции во Франции [17] АВПР, ф. Сношения России с Сардинией, 1790 г., д. 90, лл. 110, 114, 116. .

Осенью 1791 г. сардинский король с готовностью откликнулся на предложение австрийского императора примкнуть к союзу европейских держав для вмешательства в дела Франции [18] Там же, 1791 г., д. 91, лл. 60–61. . Правящая клика строила планы военного вторжения в Прованс и Дофине. Однако начавшаяся война с Францией сразу же нанесла жестокий удар Сардинской монархии. Когда в конце сентября 1792 г. французские республиканские войска появились в Савойе, отборные кавалерийские части пьемонтской армии, в которых на командные посты допускались исключительно дворяне, в панике обратились в постыдное бегство. Русский посол в Турине князь Белосельский не без иронии описывал случившееся: «Вдруг ужасное смятение объяло как пламя всех офицеров, вдруг услышан был крик — спасайся, кому даст бог ноги… Бог одарил их всех так, что напрасно неприятельские егери и гусары пустились за ними в погоню. Ужасом пораженные пьемонтцы мчались целые двадцать лье почти без отдыху и семнадцать часов без пищи и без души» [19] Русский архив, 1877, кн. 2, стр. 29. . С такой же поспешностью королевские войска оставили в сентябре Ниццу, где еще весной восставший народ требовал присоединения к Франции [20] АВПР, ф. Сношения России с Сардинией, 1792 г. 5 д. 98, л. 42. .

Французские войска, с энтузиазмом встреченные населением, видевшим в них освободителей, беспрепятственно заняли графство Ниццу и Савойю. В Шамбери и многих других городах и селениях были водружены первые на земле Италии деревья свободы. Избранное в Савойе национальное собрание отменило феодальные привилегии, провозгласило гражданское равенство и высказалось за присоединение Савойи к Франции. В ноябре 1792 г. решением Конвента Савойя была включена в состав Французской республики, а в январе 1793 г. к ней была присоединена также Ницца. Успехи французской армии вызвали живой отклик в Пьемонте. Характеризуя настроения в столице Сардинского королевства в первые недели войны, русский посол отмечал, что «простой народ и купцы с искренним удовольствием» говорят о завоевании французами Савойи и что в Турине, где все чаще появляются «возмутительные плакарды», «половина жителей желают, чтобы французы принесли к ним искру мятежа» [21] «Русский архив», 1877, кн. 3, стр. 31, 35. . В то же время король, озлобленный потерей двух значительных областей и встревоженный слабостью армии, дал себя еще глубже вовлечь в борьбу с Францией, связав Пьемонт зависимостью от военной и финансовой поддержки Австрии и Англии.

Вступление французской революционной армии на итальянскую территорию, последовавшее за свержением монархии и установлением республики во Франции, обнародование Конвентом знаменитого декрета от 19 ноября 1792 г., обещавшего братство и помощь Франции «всем народам, которые пожелают вновь обрести свою свободу», суд над Людовиком XVI и его казнь и, наконец, победа ненавистного и грозного якобинства — все эти события, говорившие о том, что революция продолжает неудержимо развиваться и приобретает отчетливо выраженный плебейский отпечаток, вызвали у правящих абсолютистских клик Италии подлинный пароксизм страха. Папа Пий VI, которому французская армия уже мерещилась у ворот Рима, обратился в ноябре 1792 г. с посланием к Екатерине II, умоляя «могущественнейшую императрицу» направить к берегам Италии «наисильнейшую» эскадру для ограждения Папской области и других монархических государств от возможных нападений французского флота [22] АВПР, ф. Посольство в Риме, опись 525-А, д. 14-А, лл. 14–17. . Вместе с тем усилия властей были направлены на то, чтобы воздвигнуть новые преграды на пути революционных идей, не допустить пробуждения широких масс и по возможности укрепить свой тыл.

События в Сардинском королевстве, охваченном лихорадкой народных волнений, утратившем свою территориальную целостность и испытывавшем отныне постоянное давление французской армии, делали в глазах абсолютистских властей угрозу их режиму более реальной и близкой. Поэтому они не ограничились окончательным пресечением всяких реформаторских тенденций, усилением полицейских гонений и введением более жесткой цензуры, не допускавшей отныне малейшего выражения симпатий к Франции даже со стороны умеренных печатных органов. Контрреволюционная и антифранцузская пропаганда, уже весьма активная и раньше, приобрела теперь колоссальный размах, став важнейшим политическим орудием господствующих сословий и правительств, с помощью которого они стремились запугать народные массы, пробудить в них страх и ненависть к революции с тем, чтобы, сохранив контроль над умами низов и оградив их от заражения революционным духом, удержать массы в своем подчинении и отвратить возможность социальных взрывов.

Правда, в различных районах страны недовольство низов, возраставшее в 90-е годы из-за постоянного ухудшения их положения, вызывало (не говоря уже о Пьемонте) спорадические волнения и восстания, а симпатии к Французской революции и желание последовать ее примеру стихийно прорывались наружу, несмотря на усилия этой клерикально-реакционной пропаганды. И все же непрерывное и настойчивое внушение массам устрашающих представлений о Французской революции и якобинцах приносило свои плоды, особенно в отдаленных от Франции районах полуострова. Италия наводнялась громадным количеством контрреволюционных изданий. Сотни брошюр и памфлетов, десятки газет и тысячи листовок распространяли самые невероятные, абсурдные, фантастические выдумки о Франции, революции, о ее целях и руководителях. Основной тезис этой широчайшей пропагандистской кампании сводился к тому, что существует громадный заговор с целью ликвидации христианства и замены его безбожием и анархией. Революция рисовалась в виде надвигающейся чудовищной катастрофы, которая разрушит и отнимет у человека все, чем он дорожит — семью, детей, жену, дом, имущество и религию; носители же и проводники революции — якобинцы — изображались в виде монстров, чудовищ, врагов всякого порядка и морали. Пропаганда эта, руководимая и раздуваемая реакционными правительствами Италии, и прежде всего папством, была обращена к низам, которым настойчиво внушали, что перед добрым христианином есть только один путь спасения от ужасов революции и анархии — подчинение государю, потому что это равносильно подчинению богу. Тот, кто восстает против государя, — восстает против самого бога [23] I Giornali giacobini italiani, a cura R. De Felice. Milano, 1962, p. XIX–XXIII. .