Отто Ранк - Миф о рождении героя

Фрейдовское разъяснение мифа об Эдипе особенно ценно тем, что оно ничего не привносит в миф и для своего понимания не нуждается ни в каких гипотезах; смысл мифа оно устанавливает при помощи данных уже элементов. Единственной предпосылкой является неустрашимое мужество исследователя, — символом чего и представляется, собственно, сам Эдип*, — которое дает ученому, изощренному в психоанализе, возможность верить в психическую реальность рассказа. Мы установили тем самым важнейший основной принцип психоаналитического понимания мифов“, хотя мы и признаем, что нескрываемая наивность греческой сказки об Эдипе, допускающая непосредственное применение к нему нашего метода, представляет собой исключительный случай: впрочем, и привлеченные для понимания мифа сны также отклоняются, в силу своей прозрачности, от обычного типа снов. Здесь не место повторять приведенные Фрейдом основания, для нас достаточно ясно, что большинство мифов, как и большинство наших ночных снов, выдают свой более глубокий смысл только после более или менее сложной работы.

Эта точка зрения, так же как и параллелизм сна и мифа, установлена не психоанализом. Предположение, что у ми-

Ср. в письме Шопенгауэра к Гете (от 11 ноября 1815 г.) след, место: "Мужество не удерживать вопросов в сердце своем делает философом. Философ должен быть похож на Эдипа Софокла, который в поисках разъяснения своей собственной ужасной судьбы исследует без отдыха и перерыва, даже предчувствуя, что ответ будет для него ужасен. Но большинство в себе несут Иокасту, которая умоляет Эдипа во имя всех богов, не искать дальше: и они уступают...” (Ferenczi — Imago, I, S.276 ff).

Это вместе с тем и основной принцип психоаналитического метода вообще

фов кроме внешнего смысла — впрочем, также не всегда понятного — имеется еще и другое тайное значение, которое нужно еще разъяснить, чрезвычайно старо, быть может так же старо, как и сами мифы, которые уже при своем появлении вызывали, подобно снам, известное непонимание, так что приходилось приписывать их рассказу объективную реальность, то есть верить им. После того опыта, который дал нам психоанализ, очень вероятно, хотя и не безусловно доказано, что тот процесс, который проявляется в создании мифов и который позже делится на религиозные, художественные, философские течения, начался в период, когда человек уже не осмеливался открыто признаваться в психической реальности своих желаний и страстей в период, следовательно, который мы в развитии личности уже знаем, как начало периода вытеснения.

Тем самым дан второй важный принцип психоаналитического исследования мифов. Если миф является, как мы знаем о сне и других психических процессах, продуктом мощных, стремящихся к проявлению психических сил и в то же время их антагонистов, то в его содержании должно проявиться действие этой тенденции; задача психологического разъяснения мифа заключается в таком случае в восстановлении получившихся видоизменений. При этом нельзя забывать смысла и цели всего исследования: выяснить путем обрисовки участвовавших первоначально в создании мифа бессознательных инстинктивных сил его тайный психологический смысл; древняя форма мифического рассказа или его первоначальное сознательное значение при этом отнюдь не восстанавливаются — это входит в задачу мифологических исследований. Нельзя отрицать, что во многих случаях первоначальная форма мифа ближе к бессознательному смыслу, так как, чем дольше продолжается вытеснение, тем сильнее видоизменения; но не надо все-таки забывать принципа постепенного возвращения первоначально вытесненного, что и позволяет нам открывать менее затемненные обрывки бессознательного смысла в более поздних очень сложных формах, например, в сказках. Таким образом, психоанализ сталкивается с сравнительным изучением мифов и сказок, но задается при этом целью не восстановить первоначальную форму мифа, а открыть его бессознательное значение, которое и в самой первоначальной форме не совсем ясно; потребность в создании и рассказывании мифов появляется только с отказом от известных реальных источников наслаждения и с необходимостью компенсировать их фантазией. Этот реальный отказ, по-видимому, филогенетически аналогичен нашему психическому вытеснению и принуждает фантазию создавать подобные же, быть может, только не такие утонченные видоизменения, какие создает вытеснение. Психоанализ восстанавливает когда-то сознательно приемлемые, позже запрещенные и только в форме мифа допущенные к сознанию, желания, отказ от которых дает толчок к созданию мифа. В конце концов, психоанализ работает над тем же, что и психология — над анализом образов фантазии, которые могут проявляться и в других формах. Но свойственная мифу, быть может, для него характерная связь психического содержания и процессов с явлениями природы сама относится отчасти к домифическому периоду “анимистического мировоззрения”, что опять возвращает нас к психологическому исходному пункту создания и исследования мифов. Современная мифология может видеть свою задачу 8 “сведе'нии” переданных в чисто человеческом одеянии мифических рассказов (и миф есть не что иное, как рассказ) к изображению явлений природы, как когда-то “Песню Песней” Соломона разъясняли, как разговор между Христом и церковью; задача психолога останется как раз обратной: человечески одетые образы фантазии, даже когда они относятся, по-видимому, к совсем другим процессам, вывести из их психологических источников и психологически понять. Эта задача выполняется в силу знакомства с процессами вытеснения и образования замещений и пускаемых при этом в ход психических механизмов, поскольку нам все это известно из психоаналитического изучения фантастической жизни человека.

Если при создании мифов признать в указанном смысле эти динамические факторы существенными, то станут понятными не только рано появляющаяся потребность в разъяснении видоизмененных и непонятных образов мифа, но и те пути, по которым нужно его искать. Если миф конституируется как возмещение отрицаемых психических реальностей и их проецирование на сверхчеловеческих богов и героев, которым дозволено запрещенное людям, то сама потребность в разъяснении, как бы относящаяся к мифу, будет неизбежно поддерживать и усиливать первоначальное намерение. Разъяснение будет направлено не к лежащим в основе психическим реальностям, а наоборот, к явлениям внешнего мира. Вполне естественно, что особенно выдающимся героям и приходится определенным образом принимать на себя коллективные желания, подлежащие вытеснению, и выполнять их в качестве сверхчеловеческих подвигов. Менее ясна связь между мифами и сказками, изложенными в человеческой форме, с одной стороны, и небесными и природными явлениями — с другой; существование этой связи утверждает естественно-мифологический метод разъяснения. Но для психологического оправдания такой гипотезы надо только принять во внимание, что богатый фантазией человек первобытного времени наделял некоторыми собственными аффектами и, следовательно, своей психической жизнью и неодушевленные естественные явления, которые он воспринимал с удивлением и непониманием.