Отто Ранк - Миф о рождении героя

Goldziher Der Mythos bei den Hebräern, Leipzig, 1876, S.107.

В этом смысле Штукен говорит (Stucken: Mose, S.432): "...перенятый от предков миф переносится на естественные процессы и разъясняется натуралистично, а не наоборот” "Разъяснение при помощи явлений природы само является мотивом” (S.633, примечание). Подобным же образом выражается и Майер (Meyer: Gesch.d. Altert V Bd., S.48): “Во многих случаях искомая в мифах символика природы только кажущаяся или внесена в них вторично, как в мифах Вед и Египта; она является примитивной попыткой разъяснения, как у греков, начиная с V столетия”

Wundt: Völkerpsychologie, U Bd. 3 Teil, 1909, S.282.

Задачей психоаналитического исследования мифов является разъяснение бессознательного смысла лежащих в основе мифа фантазий: смысла затемненного ссылками на естественные процессы и другими видоизменениями. Эта задача выполняется исследованием содержания и механизма бессознательной душевной жизни, которые особенно ясно обнаруживают себя в сновидениях, но могут констатироваться также и в других проявлениях психической жизни (религии, искусстве, остротах и т.д.). Тем самым, мы решительно опровергаем то недоразумение, которое приписывает нам старое понимание “теории сновидений”, выводящей определенные мифические мотивы непосредственно из сновидений. Мы скорее считаем сновидение и миф параллельными проявлениями тех же психических сил, которые создают и другие фантазии. В то же время мы подчеркиваем, что сновидение и миф для нас отнюдь не идентичны. Уже то обстоятельство, что сновидение априори не предназначено для понимания, тогда как миф обращен ко всем и каждому, исключает такое отождествление. Но именно условие легкого понимания дает возможность усмотреть различие между поэтическим построением сказки и кажущейся абсурдностью сновидения, особенно при интенсивном участии тех психических сил, которым Фрейд приписывает “вторичную обработку" содержания сна на уровне сознательной психической инстанции. Тем самым мифы, не удаляясь чрезмерно от внутреннего построения сна, приближаются к лучше известным психическим феноменам, которые также (как говорит уже их название) занимают серединное положение между сном и сознательной инстанцией, именно к снам наяву.

Честолюбивые и эротические фантазии периода половой зрелости снова появляются в мифах в качестве ряда рассказов с одинаковым содержанием, но часто друг от друга независимых. Так, например, миф о брошенном в воду в корзине младенце, будущем герое, о его спасении и воспитании бедными людьми v конечной победе над преследователями (большей частью над отцом) знаком нам в виде честолюбивых, подкрепленных эротическими желаниями фантазий мальчиков, снова появляющихся в “семейном романе” невротиков и во многих отношениях совпадающих с патологическими маниями преследования и величия определенных душевнобольных. Если мы при этом корзину и воду, на основании нашего знания символов, объясняем как изображение родов, то ставшее тем самым возможным понимание мифа дает нам и ключ к его тайному стимулу и тенденции При этом оказывается, что символизация, в общем, служит для проявления желаний, находящихся под давлением вытеснения в скрытой форме; в этой форме уже нет ничего неприемлемого для сознания, но она все-таки дает аффектам, рвущимся из бессознательного, почти равноценное удовлетворение. Это, впрочем, общая формулировка, к которой подходит и механизм создания бессознательных образов фантазии, стало быть, и создания мифов Они служат, выражаясь в общей форме, удержанию и видоизмененному проявлению психически желательного, но запретного, то есть собственно отрицанию нежелательного, мучительного, навязанного человеку реальностью. Успех этих обоих стремлений, представляющих собой основные тенденции психики, можно объединить под точкой зрения выполнения желаний, которое для компенсации запрещенного удовлетворения или для обхода навязанного отказа пользуется во все более утонченной форме тем механизмом, который мы постараемся сейчас очертить.

Знакомый из сновидений механизм расщепления одной личности на многие образы, представляющие свойства данной личности, появляется, например, в форме того героического мифа, в котором мятежный сын исполняет враждебные желания (направленные на отца) на каком-либо тиране, а культурным требованиям пиетита отдается должное в виде особого признания любимого, почитаемого или даже защищаемого отца. Этому расщеплению мифических образов соответствует, очевидно, подобное же двойственное — “амбивалентное” — отношение к данным личностям самих героев с точки зрения которых, по-видимому, создан миф; в конце концов, этот механизм сводится к “параноидному”, как сказали бы мы, разложению психически единого и к его проекции на мифические образы. Целый ряд сложных мифов можно свести к фамильному треугольнику — родители и ребенок; в конце концов, в них можно различить замаскированное изображение эгоцентрического положения ребенка.

От расщепления, средства изображения, свойственного создающей мифы фантазии, следует отличать подобный же механизм удвоения целых мифических фигур (а не только отдельных их желаний и стремлений); этот механизм уже известен отдельным современным мифологам (см.: Winck-ler, Stucken, Hüsing и др.), его можно проследить через всю историю мифов и сказок. И тут только психоаналитическое углубление в сказания дает возможность различить тенденцию этого механизма, как средства выполнения желаний и удовлетворения инстинктов. Как многие сны повторяют в целом ряде последовательных ситуаций все тот же мотив в различных видоизменениях и различном виде, так и миф повторяет ту же психическую комбинацию, пока она не будет известным образом исчерпана во всех тенденциях и оттенках желания. Случай с удвоением встречается, например, в ряде преданий, задача которых заключается в том, чтобы сделать приемлемым запретное кровосмешение с матерью, дочерью или сестрой путем удвоения мужского или женского партнера. Примерами удвоения мужского партнера могут послужить многочисленные сказки и саги, в которых король сначала в полном сознании своего греха хочет жениться на собственной дочери, дочь убегает от него и после долгих приключений выходит замуж за другого короля, в котором легко распознать двойника отца. Классический пример удвоения женского партнера в целях выполнения кровосмешения, представляет собой сага о Лоэнгрине, в первой части которой сын спасает любимую мать от власти жестокого отца; женитьба на спасенной происходит уже во второй части, после того как снова разыгрывается весь эпизод спасения с другой чужой дамой, двойником матери.