Отто Ранк - Миф о рождении героя

Важное подтверждение изложенной здесь филогенетической гипотезы заключается в том факте, что параллелизм в некоторых случаях не ограничивается только внутренней жизнью, но проявляется во внешних признаках. Мы подразумеваем отдельные типичные симптомы невротиков, которые часто точно повторяют суеверные обычаи примитивных народов. Эти обычаи, так же как и импульсы, вызывающие упомянутые симптомы у больных, были совершенно непонятны, и притом как самим больным, так и исследующим их ученым. Психоанализ сводит оба феномена к одному и тому же источнику, объясняющему эту странность, именно, к бессознательному, власти которого невротик и дикарь подчинены в гораздо большей степени, чем нормальный культурный человек. Так часто наблюдаемая у невротиков боязнь обнаженных клинков, острых предметов и т.п. соответствует предписанию табу, запрещающему сохранять оружие в жилом помещении; навязчивое представление, в силу которого смерть человека может быть вызвана собственными злыми желаниями, отражает веру в возможность нанесения вреда врагу при помощи магических формул; тоска невротика по любимым людям, приводящая к полному отказу от жизненной радости, проявляется в страхе дикаря перед возвращением близких в виде враждебных демонов'; как отношение невротика к лицам, играющим в его жизни большую роль, все время колеблется между любовью и ненавистью, так и дикарь двойственен по отношению к некоторым особенно важным для него лицам, главным образом, по отношению к своему властелину и к чужим по племени, и притом так, что он то безропотно покоряется, то безжалостно враждебен; бесчисленные строгие предписания, заботящиеся о мирном сосуществовании членов семьи разного пола — матери и сына, брата и сестры, тещи и зятя — показывают, какое значение играла в жизни дикаря боязнь кровосмешения, играющая решающую роль в этиологии невроза; эта боязнь объясняется чрезвычайно интенсивным соблазном кровосмешения.

Те комплексы, которые разрушают семейную жизнь невротика, играют, таким образом, культурно-исторически значительную роль и в примитивной семье.

Параллель между психическим онтогенезом и филогенезом имеет значение не только как интересное наблюдение; в многочисленных случаях можно показать, что установленные психоанализом наиболее важные факторы индивидуального развития играли большую роль и в развитии культуры. Это наблюдение, правильно примененное, может помочь разрешить труднейшие этнологические проблемы; при этом нужно быть, правда, очень осторожным и не забывать о различии материала. Правда, большая часть развития человечества была направлена изнутри наружу, в силу энергии, черпаемой из психических источников, примером чему служат запреты табу с их преемственностью в

"Каждый покойник — вампир" (Фридрих Геббель, запись в дневнике

от 31 января 1831 г ).

этических, религиозных и эстетических нормах. Но внешние условия чрезвычайно сильно влияли на это развитие, то ускоряя, то замедляя его, то направляя его совсем в другую сторону. Моменты, играющие в воздействии внешнего мира решающую роль, очень часто фундаментально различны в развитии индивида, с одной стороны, и вида — ç другой. Так, например, добывание огня было актом высокого значения для условий не только физического, но косвенно, и психического существования. Мы вправе предположить — и сохранившиеся в этнологии следы воспоминаний подтверждают это — что эта деятельность, чрезвычайно важная для первобытного человека, вызывала у него состояние напряженного аффекта. После того, как этот новый вид отвода аффекта прочно обосновался, психическая экономия получила новый фундамент. Точно так же вызвало психический переворот и введение земледелия. Право вспахивать и оплодотворять землю-мать опрокинуло бесчисленные, ограничивающие жизнь запреты, обусловленные табу—доказательство того, что вместе с этим прогрессом во внешней культуре и благодаря ему человечество сумело завоевать еще одну сферу внутренней свободы. Но знакомство с добыванием огня и земледелием не может оказать на психическое развитие наших детей того же революционного влияния, и оба имеют значение для нашего бессознательного только в силу их сексуальной символики, передающей последние остатки их филогенетического значения.

Эти моменты, нарушающие параллелизм, необходимо учитывать при применении психоаналитического метода и его результатов к этнологии; тот, кто не обращая на них достаточного внимания, попытается свести воедино обе проблемы, не может получить правильного вывода. Было бы очень несправедливо винить в этом психоанализ или же, перегибая палку в другую сторону, утверждать, что тот или иной принцип психоанализа неверен, так как он не применим к первобытной истории человечества. Для психоанализа начатые в этой области исследования имеют необычайную ценность, как проверка и как подкрепление выставленных им столь страстно и сильно оспариваемых положений. Действительная же доказательная сила психоанализа основывается, как и прежде, на индивидуально-психологическом материале, с которым он никогда не должен входить в противоречие. Если этим затрудняется применение психоанализа к другим наукам, то это нужно рассматривать как неизбежное следствие разнохарактерности материала, гребущего иной методики. Психоанализ — не “Сезам, откройся”, с помощью которого без заботы и труда открываются все двери.

В тесной связи с вышеизложенным находится вопрос о том, нужно ли представлять себе филогенетический параллелизм так, что вследствие еще неизвестного нам закона, все стадии психического развития вида содержатся в личности с самого начала в виде предрасположений и проявляются, так сказать, автоматически вместе с органическим развитием, или же так, что тот же результат получается только потому, что на ребенка влияют последовательно те же факты, что и на примитивного человека — переход от принципа наслаждения к принципу приспособления к реальному миру, анимистическое мировоззрение и т.п. Ответ на этот вопрос может быть дан только тогда, когда приблизится к концу исследование всей проблемы в целом, а не в самом начале. Во всяком случае, первая возможность, гораздо более широкая и захватывающая ряд других проблем, пока в качестве рабочей гипотезы отодвигается на задний план.

Следы прежней психической жизни сохранены для нас еще в другой форме, которая беспрерывно тянется от первобытного времени вплоть до наших дней и имеет решающее значение для духовной жизни человечества, а именно — в языке. С точки зрения психоанализа до сих пор еще никогда не исследовалось развитие языка у ребенка. По отношению же к большой проблеме возникновения человеческого языка вообще, филолог д-р Ганс Шпербер* выдвинул гипотезу, которая вполне согласуется с выводами психоанализа, хотя сам он и не исходил из психоаналитических предпосылок. По мнению этого исследователя, для того,