Михаил Покровский - Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв

Несомненно, это было по существу дела мелкобуржуазное движение, но это движение объективно наталкивалось на известный план, который впоследствии так или иначе реализовался. Некоторые черты будущей революционной организации, отлившейся в партию большевиков, в сущности говоря, имеются налицо уже в 60-х годах. Требование конспиративности, известная планомерность и вооруженная сила, восстание как метод действия, — все это имелось уже тогда, и вы видите, до какой степени опять-таки были вывихнуты наши мозги, когда мы представляли себе движение того времени как мирное пропагандистское хождение в народ. В книге Богучарского вы найдете такое изображение. И это хождение в народ характерно связывалось с появлением книжки Лаврова «Исторические письма», — мне самому, приходилось говорить об этой связи. Между тем Козьмин в своем «Ткачеве» доказал с убедительностью, что лозунг «в народ» опять-таки был брошен бакунинцами за два года до появления лавровской книжки. И тут дело шло не от книжки, а от революционеров-практиков, от людей, которые готовили это несколько смешноватое, но планомерное восстание.

Нужно сказать, однако, что это хождение в народ было наименее серьезной частью революции 60-х и 70-х годов. В. Н. Фигнер в своем «Запечатленном труде» — одном из самых замечательных документов эпохи — рассказывает:

«Я, жившая в провинции в 1877 —1879 г. г. и отлично знающая положение дел в Самарской, Саратовской, Тамбовской и Воронежской губерниях, могу удостоверить без всякой натяжки, что тяга к хождению в народ, эта тяга в начале 70-х годов была очень кратковременной и практически для отдельных лиц продолжалась неделями, много-много месяц, два, к концу 1875 года остановилась и ограничилась лишь повторением попыток со стороны тех, кто счастливо ускользнул от происшедших разгромов, — я, прожившая в Петровском уезде 10 месяцев (и мои товарищи, прожившие в Вольском уезде несколько больше), утверждаю, что за все время к нам не присоединился ни один человек, хотя устроиться на местах при уже заведенных связях было чрезвычайно легко».

Вот вам авторитетное свидетельство одного из самых крупных революционеров 70-х годов. К этому прибавляют любопытные черты последние воспоминания Дейча «За полвека». Там Дейч рассказывает курьезную историю о своем хождении в народ, и так как он не понимает сам всей курьезности того, что он рассказывает, то этим он еще усугубляет эту курьезность. Он рассказывает, что они готовились к хождению в народ, как к любительскому спектаклю, всячески подражая внешности мужика в костюме, в манере говорить и т. д., и были в восторге, когда где-нибудь на железной дороге их принимали за настоящих мужиков. Но, приходя в такой восторг, они забывали маленькую штучку, — забывали научиться сельским работам. И вот этот великолепно загримированный мужик приезжал на место, ему давали косу; а что с ней делать? Он начинал косить так, что хозяин, в первую минуту принявший его за настоящего мужика, говорил ему: «Э, парень, этак ты бабе ногу отхватишь или мне. Посмотри, как девчонка впереди тебя косит, так и делай». А на другой день, разумеется, спрашивал: «А кто ты такой? Мужик по обличию, а косить не умеешь?». Разумеется, нельзя себе представить мужика, который косить не умеет. То же было и со всеми другими сельскими работами.

Этот интеллигентский подход чрезвычайно характерен: усваивали только наружность мужика, а что суть-то мужика заключается в его трудовой деятельности, — это немножко забывали. Таким образом хождение в народ является как раз наименее серьезным эпизодом всего движения 60-х и 70-х годов, и как ни наивны те проекты, отрывки которых я читал, они все-таки в тысячу раз серьезнее. И недаром тогдашние меньшевики так озлобленно шипели на нечаевцев, и не только шипели. Аптекман, со слов Натансона, рассказал в своих воспоминаниях (Аптекман не такой человек, который мог бы налгать, и Натансон сам человек искренний, — ему не зачем было лгать на себя), как Натансон, будучи крайне возмущен тем, что Нечаев осмелился направить к нему своих эмиссаров и тем провалить его, на допросах всыпал, что называется, «по первое число» Нечаеву, т.е. попросту, откровенно рассказал все, что о Нечаеве и о нечаевцах знает. Любопытный эпизод тогдашней фракционной борьбы, засвидетельствованный таким авторитетным человеком, как Аптекман.

Таким образом, уже в то время большевистское и меньшевистское крыло движения разошлись между собой чрезвычайно далеко. И впоследствии это меньшевистское крыло, лучше уцелев, потому что представители большевистского крыла или были безнадежно замурованы за границей и не имели доступа в Россию, или просто погибли в крепостях и на виселицах, — это меньшевистское крыло воспользовалось своей монополией, чтобы изобразить все это движение в виде мирного, чуть не экономического пропагандизма. А на самом деле это было чисто революционное движение, но оно осталось в потенции, и перейти в действие ему не удалось.

Следующий переход к действию тесно связан с рабочим движением второй половины 80-х годов, и поэтому позвольте мне «Народную Волю» вплести в это рабочее движение. Вы увидите, что и там окажутся тоже очень интересные, «пророческие» черты.

Итак, революционное движение 60-х и первой половины 70-х годов, которое можно рассматривать как одно целое, если его резюмировать кратко, было построено на ожидание восстания обманутых крестьян. Что 19 февраля крестьяне были обмануты, — это понимал не только Чернышевский, это, как известно вам, понимал сам Александр II и высказал это весьма недвусмысленно. Когда обсуждался проект введения временных генерал-губернаторов для проведения реформы, министерство внутренних дел, ревнивое к своей власти, не желало ее отчуждать на местах царским посланцам. Александр II написал в своей резолюции там, где министерство внутренних дел доказывало, что в деревне все спокойно: «Теперь это так, — но когда крестьяне увидят, что их ожидания, т.е. свобода по их разумению, не сбылись, то...», и т. д. и т. д. Сам Александр II великолепно понимал, что он дает крестьянам не ту свободу, о которой они мечтают. И, повторяю, все это революционное движение, весь его смысл можно резюмировать фразой, которую сказал Каракозов тому же Александру II тотчас после своего покушения. Когда Каракозов был схвачен, царь подошел к нему и спросил: «За что ты в меня стрелял?». «За то, что ты обещал крестьянам волю и землю, и обманул», — ответил Каракозов. Вот это ожидание бунта обманутых крестьян, оно и составляет, так сказать, основу, в самой грубой и элементарной форме, — основу всех надежд, которые связывались с революционным движением 60-х и начала 70-х годов. Надежды не оправдались. Обманутые крестьяне немножко поволновались, довольно, впрочем, энергично: первые годы после 19 февраля насчитывают до 2 000 волнений, иногда довольно крупных, с расстрелами, как знаменитое волнение в селе Бездне, Казанской губернии, которое послужило поводом к ссылке Щапова, крупнейшего русского историка того времени, но в общем большого крестьянского движения не получилось, революции не вышло. Почему так было? На этом все же нужно остановиться.