Михаил Покровский - Очерки по истории революционного движения в России XIX и XX вв

«Я принялась прежде всего за свои официальные обязанности. Восемнадцать дней из тридцати мне приходилось быть вне дома, в разъездах по деревням и селам; эти дни давали мне возможность окунуться в бездну голодной нищеты и горя. Я останавливалась обыкновенно в избе, называемой въезжей, куда тотчас же стекались больные, оповещенные подворно десятским или старостой. 30—40 пациентов моментально наполняли избу; тут были старые и молодые, большое число женщин, еще больше детей всякого возраста, которые оглашали воздух всевозможными криками и писком. Грязные и истощенные, — на больных нельзя было смотреть равнодушно; болезни все застарелые: у взрослых на каждом шагу ревматизмы, головные боли, тянущиеся 10—15 лет, почти все страдали накожными болезнями; в редкой деревне были бани; в громадном большинстве случаев они заменялись мытьем в русской печке; неисправимые катары желудка и кишок, грудные хрипы, слышные на много шагов, сифилис, не щадящий никакой возраст, струпья, язвы без конца, и все это при такой невообразимой грязи жилища и одежды, при пище столь нездоровой и скудной, что останавливаешься в отупении над вопросом, есть ли это жизнь животного или человека!?.. Часто слезы текли у меня градом в микстуры и капли, которые я приготовляла для этих несчастных; их жизнь, казалось мне, немногим отличается от жизни 40 миллионов париев Индии, так мастерски описанной Жакольо». «И, — резюмирует В. Фигнер, — эти три месяца были для меня тяжелым испытанием по тем ужасным впечатлениям, которые я вынесла из знакомства с материальной стороной народного быта; в душу же народа мне не удалось заглянуть, для пропаганды я рта не раскрывала».

Действительно, перед этой массой деревенских пауперов смешно было вести какую бы то ни было пропаганду, ибо, очевидно, этим людям приходилось еще бороться за условия самого элементарного физического существования. Паупер был совершенно невосприимчив к социалистической пропаганде, потому что он был ниже всякой политики, кулак — потому что он был вне социалистической политики, он был демократом, зародышем буржуазной демократии в чистом виде. Ни в том, ни в другом деревенском слое, поэтому, социалистическая революция не могла найти никакой поддержки.

Я немного подробнее остановился на этом, потому что в своем четырехтомнике я даю слишком суммарное объяснение этому факту, говоря, что положение крестьян вообще после реформы улучшилось. Это верно, как вы видите, только по отношению к кулацкому слою; он действительно выиграл, и не столько от реформы, сколько от проведения железнодорожной сети, — он стал успешнее конкурировать с барином. Что касается массы, то причина была другая, та, на которую я указывал в своих свердловских лекциях, но они не напечатаны, поэтому я и повторяю этз здесь. Причина заключается в том, что масса была пауперизована, что эту массу составляли не пролетарии, а именно пауперы, а, вопреки наивной ошибке Бакунина, между паупером и пролетарием целая пропасть. Между ними общего только тот физиологический факт, что желудок того и другого часта бывает пуст, но только на этом физиологическом базисе строить какие-нибудь социологические выводы, на основании того, что и тот и другой часто бывают голодны, делать вывод, что у них одинаковы психология и идеология, — нельзя. Психология пролетария была всегда психологией наступления, психологией революционного борца, даже, как вы увидите, в этот еще очень ранний период развития, а психология паупера была психологией существа, которое, вообще говоря, дальше потребности наполнить свой желудок ничего почти не видело. Крестьянская революция, таким образом провалилась не вследствие какой-нибудь случайности, а потому, что в деревне или были революционные элементы, да не те, которые были нужны тогдашним революционерам, или же не было революционных элементов вовсе. К какому слою деревни ни обращайся, всюду революционеры должны были встретить глухое ухо.

И вот, в то самое время, когда в деревне был мертвый штиль, в городе, наоборот, происходило движение. Об этом движении я вскользь уже упоминал, об этом движении много говорится даже в моем «сжатом очерке», но все-таки не могу не напомнить основных моментов этого движения. Я, рискуя пасть в ваших глазах, все-таки процитирую один документ, в «сжатом очерке» приведенный, ибо вы, конечно, не знаете этого «сжатого очерка» наизусть, а документ чрезвычайно любопытный. Это — циркуляр министра внутренних дел, изданный в 1870 году по случаю забастовки в Питере на Невской бумагопрядильне. Здесь говорится: «Стачка рабочих на Невской бумагопрядильной фабрике как явление совершенно новое, до сего времени совершенно не появляющееся в среде нашего рабочего населения, обратила на себя высочайшее внимание, и государю императору благоугодно было повелеть поручить г. г. губернаторам, чтобы они имели самое строгое и неослабное наблюдение за фабрично-заводским населением». Вот этот факт, что стачка на Невской бумагопрядильне, которой не заметила тогдашняя наша народническая революционная литература, была замечена Александром II, который вовсе не был гениальным человеком, но, как вы видели из цитаты по поводу освобождения крестьян, был человеком элементарно неглупым и разбиравшимся более или менее в основных явлениях, — этот факт чрезвычайно знаменателен, и, к слову сказать, министр внутренних дел, конечно, врет, заявляя, что это явление совершенно новое. Другой циркуляр, московского губернатора, за год раньше, в 1869 году, отмечал забастовки на фабрике Коншина в Серпухове, затем, мы знаем, были большие забастовки на Морозовских фабриках в 1865 году. Потому-то царь и обратил внимание на это, что явление стало постоянным, что оно стало учащаться, и учащающееся явление фабричных забастовок обеспокоило верхушку старой царской России.

Если мы подойдем к нашему революционному движению с этого конца, то увидим, что единственные серьезные и прочные революционные организации, какие попадаются нам в 70-х годах, как раз группировались около рабочего населения. Знаменитые чайковцы, имя которых известно всем, как родоначальников пропагандистского движения в 70-х годах, оперировали главным образом среди питерских ткачей, которым читал лекции Крапоткин, и среди питерских металлистов, т.е. ютились около рабочих, не сидели в деревне, где им даже рта не приходилось раскрывать для пропаганды, а рабочих распропагандировали, и весьма недурно, в Питере. Московский кружок Бардиной, одно из самых ярких и эффектных явлений 70-х годов, группировался около московских текстильных фабрик. Бардина и ее подруги поступили работницами на московские мануфактуры, они опять-таки оперировали среди рабочих, среди пролетариата. В то время, когда в деревне был мертвый штиль, здесь, наоборот, начали завывать раскаты приближающейся бури, и во второй половине 70-х годов, к 1878 году, в Питере эта буря зашумела так сильно, - что на нее обратили внимание даже и среди интеллигенции, вообще очень тупой к явлениям этого рода. Как вы знаете из Плеханова, этой забастовкой заинтересовался даже Суворин, будущий редактор «Нового Времени», пожертвовавший на рабочее движение 3 рубля.