Норберт Элиас - Придворное общество

Как сильно отличается развитие человеческих обществ, социологическое развитие от биологической эволюции, видно кроме всего прочего хотя бы по тому, что первое, в отличие от последней, может в определенном отношении обратиться вспять. Несмотря на все шутки по этому поводу, которые мы порой читаем, на основе имеющегося биологического знания можно с большой уверенностью сказать, что вид «homo sapiens» хотя и может вымереть, но не может превратиться обратно в вид обезьян или рептилий. Когда предки китов превратились из сухопутных животных в морских, они не стали рыбами, но остались млекопитающими. В противоположность этому у людей бывает так, что высококонцентрированные национальные государства прекращают свое существование и потомки тех, кто их образовывал, живут как простые кочевые племена. Именно это имеется в виду, когда говорится, что фигурации у пчел и муравьев в очень большой степени предопределены генетически, а у людей по сравнению с ними — в чрезвычайно малой. Изменение человеческих фигураций теснейшим образом связано с тем, что опыт, накопленный в одном поколении, может передаваться последующим поколениям как общественное знание, посредством учебы. Это непрерывное общественное накопление знания вносит свой вклад в изменение человеческого общежития, в изменения составляемых людьми фигураций. Но преемственность накопления и передачи знания может быть нарушена. Прирост знания не влечет за собою никаких генетических изменений человеческого рода. Общественно накопленный опыт может быть вновь утрачен.

Прояснение подобного рода фундаментальных обстоятельств нужно для того, чтобы понять соотношение повторимых и неповторимых аспектов общественных изменений. Как мы видим, процессы, называемые такими понятиями, как «биологическая эволюция», «социальное развитие» и «история», образуют три различных, но неотделимых друг от друга пласта охватывающего все человечество процесса, причем темпы изменений в них различны. В соотношении с продолжительностью и темпом изменения отдельной человеческой жизни общественные изменения нередко в течение долгих отрезков времени протекают так медленно, что кажется, будто они остановились. Иногда общественные фигурации в течение ряда поколений изменяются столь мало, что самим людям, в них входящим, они представляются неизменными, всегда тождественными себе. Так, в истории Европы на протяжении долгого времени люди все вновь и вновь образовывали фигурацию «рыцарь-оруженосец-священник-серв». А в наши дни уже в течение ряда поколений люди в развитых индустриальных обществах все вновь и вновь вступают в такие отношения как «рабочий-служащий-менеджер» или «высший-средний-низший чиновник». Взаимозависимость этих и всех других позиций, свойственных для определенного общества, функционирует так, что порождает, как видим, известную исключительность: рыцари и сервы едва ли вписались бы в фигурацию индустриального общества.

Каждый из индивидов, входящих в такие фигурации, уникален и неповторим. Но сама структура может при относительно невысоком темпе изменений сохраняться в течение многих поколений. Фигурации, которые почти самотождественны или, во всяком случае, лишь весьма медленно изменяются, могут поэтому образовываться различными, быстрее меняющимися индивидами, с точки зрения которых они кажутся феноменами повторяющимися и более или менее неизменными.

Мы неверно поймем это обстоятельство, если будем толковать категориальные модели таких фигураций как искусственные рамки, которые исследователь как бы навязывает наблюдаемым им людям. Это примерно та идея, которую выразил Макс Вебер, когда он представил свои модели тех или иных пребывающих в медленном изменении фигураций как «идеальные типы». Модели чиновничества, города, государства или капиталистического общества, которые он пытался разработать, отнюдь не представляли собой отражения реальных взаимосвязей между людьми, фигураций взаимозависимых индивидов: он как исследователь наносил их в качестве воображаемой сетки на наблюдаемый материал, только для того чтобы внести порядок в нечто абсолютно неупорядоченное. Фигурации так же реальны, как и отдельные люди, их составляющие. Сегодня просто еще трудно терминологически выразить тот факт, что изменения фигураций, которые образуют люди, могут происходить медленнее, чем изменения отдельных людей, их составляющих.

Аналогично обстоит дело с соотношением между темпом изменения фигураций и темпом изменения биологических феноменов. По сравнению с первыми последние изменяются так медленно, что кажется, будто эволюция остановилась. Таким образом, человечество предстает перед нами в виде реки с тремя течениями, скорость которых различна. Рассмотренные сами по себе, феномены каждого из этих слоев уникальны и неповторимы. Но из-за разницы в темпе феномены на уровне с более медленным темпом изменения легко могут показаться неизменными, повторяющимися, если смотреть на них с уровня, где темп изменений выше. Для биологической хронологии десять тысяч лет — это весьма короткий отрезок времени. Изменения, совершившиеся за последние десять тысяч лет в биологической конституции вида homo sapiens, относительно незначительны. Для социологической хронологии десять тысяч лет — это очень большой отрезок времени. Изменения социальной организации, совершившиеся во многих человеческих обществах за последние десять тысяч лет, относительно велики. За это время во многих обществах деревни превратились в города, города — в города-государства, города-государства — в территориальные государства, в большие и малые династические и, наконец, в индустриальные национальные государства; и темп изменения в таких процессах развития значительно ускорился. Но для индивидуальной хронологии с точки зрения того темпа, в котором отдельные люди превращаются из детей в стариков и старух, долговременные процессы общественных изменений совершаются все еще весьма медленно. Вот почему эти процессы достаточно часто не замечают, не регистрируют как структурированное развитие общественных фигураций, если за самоочевидную систему отсчета берут продолжительность жизни и темп изменения отдельного человека: фигурации при этом кажутся остановившимися в развитии «социальными системами».

В науке, которую мы сегодня называем исторической наукой, недостаточно, может быть, тщательно проверяют, насколько система отсчета времени, заданная продолжительностью и темпом изменения отдельной человеческой жизни, годится для изучения длительных процессов общественного развития. Отдельный человек с легкостью назначает себя мерой всех вещей, как будто это само собою разумеется. В основном потоке историографии это по сей день и совершается, с большей или меньшей сознательностью и последовательностью — так, словно это само собою разумеется. Линзу наблюдения настраивают в первую очередь на те изменения, которые происходят с отдельными людьми или о которых полагают, что их можно удовлетворительно объяснить действиями отдельных личностей.