Лидия Новикова - Три модели развития России

Вот почему во всех реформаторских движениях неизбежно присутствует утопический элемент. И не только потому, что любой проект как идеальная модель содержит элемент желаемого, осуществление которого может и не обеспечивать предлагаемая реформа, но и потому, что моделирование социальной реальности с необходимостью сопряжено с идеализацией, отрывом от действительности, иными словами, с погружением, в той или в иной степени, сознательно или бессознательно для его субъекта, в утопию. Между «практическим» и «теоретическим» разумом есть «зазор». В этом объективно заложенном, «всегдашнем», постоянном несоответствии сознательно планируемых изменений результатам реформаторской деятельности есть «своя правда»: силу инерции чаще всего и быстрее преодолевает не разум, а желание получить скорейший результат, стремление человека выдавать желаемое за действительное. Чаще всего именно утопический элемент реформ и мобилизует массы, «обвораживая» их иллюзией близости и достижимости планируемого. Приведем в этой связи следующее высказывание Фойгота: «Во всех реформаторских движениях имеется утопический элемент: кажется, что без этого элемента они не могли бы иметь успеха. Если где-нибудь соединяется большое количество людей для совместного политического действия, то сейчас же является необходимость развить пред ними знамя, которое бы указывало им какую-нибудь утопию, скрытую за их ближайшими задачами. Везде, где не играют роли исключительно практические, эгоистические мотивы, силу инерции преодолевает не то, что возможно, но то, чего невозможно достичь. Такова особенность человеческой натуры». [108]Кажется, что сказано сегодня, а не почти сто лет назад, и именно о нас, нашей российской перестроечной ситуации.

Ну, конечно, утописты - это не реформаторы, ибо интенцией утопического сознания, как мы отмечали, является стремление к коренному переделыванию мира. Поэтому утопист не приемлет никаких форм социального компромисса, и в рядах реформаторов он всегда чувствует себя чуждым элементом («белой вороной»). Он - максималист, и это приближает его скорее к революционеру, нежели к реформатору. (Это становится нередко причиной некоторых политических коллизий и «недоразумений», особенно в ситуациях выбора требований, программ, лидеров.) Но реформаторы очень часто выступают утопистами. И это тоже создает свои коллизии.

Для понимания сути утопического моделирования важно иметь в виду и ту его особенность, что оно постулирует факт не только расхождения «должного» и «действительного», но - и это, наверное, еще более важно - возможность исчезновения этого расхождения в будущем путем «приравнивания» идеала (ценности) факту эмпирической истории (достигаемому государственному устройству). Флоровский, обращая внимание на этот момент утопизма, с одной стороны, обвинял его в недозволенном «этическом эмпиризме», результатом которого становилось, по его мнению, выпадение категории «ценности» как самозначимого начала: «идеальная действительность» (или «действительность идеала») приравнивается и соподчиняется «естественной» действительности в пределах одного и того же плоского плана эмпирического бытия». [109]А это имеет существенную «издержку»: из утопических грез об «идеальном строе», в котором человек мечтает жить, вырастает вера его в самодовлеющий характер социальных форм, социальных институтов, в то, что можно назвать «институционализмом». Все внимание сосредоточивается на организационных формах в отвлечении от того, какие в этих формах будут жить люди и чем будет вдохновляться их деятельность. В этой подспудной вере человека в самоценность и преобразующую силу организационных форм жизни, с которой Флоровский связывал «верхний пласт» утопического сознания, он усматривал соблазн утопизма. [110]Не случайно, по его мнению, Вл. Соловьев в своем прозорливом предчувствии изобразил Антихриста как величайшего и дерзкого утописта. С другой стороны, утверждение возможности идеала как части эмпирической действительности, как состояния исторического мира, имеет «свою прикровенную правду» - мысль о предельной действенности добра как силы: «…этический натурализм хочет быть этикой воли, а не только регистрирующей этикой оценки. Он мечтает о воплощении совершенства, преодолевает таким образом отрешенный морализм этики формального долга». [111]

Итак, утопизм есть необходимая сторона любого социального моделирования. В утопические мечтания уводит человеческую мысль не только необузданная фантазия отдельных фанатиков, но и «какая-то роковая последовательность самой трезвой мысли, раз ею приняты некоторые основоположения, раз она покоится на определенном опыте. Утопических выводов требует какая-то изначальная аксиома». [112]Мы возьмем на себя смелость утверждать, что эта аксиома связана со свойственной человеческому мировоззрению историософским видением действительности: со стремлением увязать «концы» и «начала» исторического бытия человека, увидеть в потоке исторических событий сокрытые от глаза цель и смысл, связать этот смысл с общественным идеалом, вынести свой суд над историей построением такого идеала, поверить в поступательное (прогрессивное) движение человеческой цивилизации. Утопия как тип мышления множеством зримых и невидимых нитей связана именно с таким осмыслением человеческого бытия. Она рождается из потребности ответить на вопрос о смысле жизни и историческом назначении человека. Это делает утопическое сознание особым типом мировоззрения - мировоззрением, «цементирующим» основанием которого является интерпретация исторического процесса с позиций «вечного» вопроса о будущем человечества. Именно в силу этого «великие социальные утопии определяют весь стиль мышления, открывают новые целостные интеллектуальные перспективы, вносят в историю смысл». [113]

Историософское мировоззрение всегда одержимо потребностью задуматься о конечной цели истории и ответить на вопрос, в чем ее смысл и как она реализуется. Отвечая этой потребности, оно иногда просто предлагает человечеству некоторый общественный идеал в качестве «путеводной звезды», дабы то не заблудилось в лабиринтах истории. А иногда предлагает и способы его осуществления. Какой тип мировоззрения в таких случаях можно считать более (или менее) утопичным? Фойгот считает подлинными утопистами приверженцев второго. Мэмфорд, подразделяя утопии на утопии «бегства или компенсации» и утопии «реконструкции», признает оба типа мировоззрения утопическими. Мангейм, напомним, утопией считал только то сознание, которое способно привести к уничтожению существующего порядка вещей.

Нам представляется спор о «подлинности» и «неподлинности» утопий по отмеченному принципу несущественным, поскольку для характеристики утопизма как мировоззрения важно, думается, другое - каким образом происходит конструирование идеала. Если в соответствии с объективной необходимостью, т.е. идеал имеет законное происхождение, то мы имеем дело с рациональным сознанием. Если конструирование осуществляется «по свободе воображения» - то уже с утопическим сознанием, хотя моделирование будущего, как уже отмечалось, может при этом опираться на существующую реальность. Другими словами, важна логика построения идеала: логика утописта - это логика интеллектуального произвола, продиктованная стремлением не столько сохранить все преимущества, сколько устранить все недостатки в реконструированной реальности. («Разрушим до основания - а затем…». Принцип, понятный своей максималистской простотой, а главное, не раз опробованный человечеством.)