Фердинанд Шаландон - Алексей I Комнин. История правления (1081–1118)

С тех пор герцог задумал вмешаться вдела империи. В 1066 г. [301]в Византии прошел слух, что Роберт готовит высадку, и, что любопытно, этот слух совпал по времени с приготовлениями к восстанию влахов [302]в Фессалии. Вероятно, в тот момент герцог еще не думал предпринимать поход, поскольку был занят итальянскими завоеваниями. Но вскоре он начнет искать предлог для этого вмешательства. Такой предлог предоставит ему сама Византия. Теснимые турками на восточных границах, греки искали союзников. Василевсы очень кстати вспомнили о норманнах, с храбростью которых познакомились на собственном горьком опыте. В византийские армии повалили норманнские авантюристы, иные из которых, как Роберт Криспин, Руссель де Байоль, достигли высших чинов. Но в Священном дворце мечтали о более тесном союзе. Эта мысль впервые возникла у Романа Диогена. Роберту Гвискарду были открыто сделаны выгодные предложения — ему предложили выдать одну из дочерей за сына василевса. Ситуация повторилась в 1073 г. при Михаиле VII. Василевс задумал сочетать браком своего брата Константина и дочь Гвискарда. К позору Михаила VII, в таком союзе ему отказали. Это наглядно показывает, до какой степени империя утратила престиж. Но василевс был не в том положении, чтобы проявлять обидчивость. Когда у него родился сын, переговоры возобновились и завершились успешно. Одна из дочерей Гвискарда была отправлена в Константинополь. По обычаю, вступая в императорский гинекей, она приняла греческое имя Елена и в 1075 или 1076 г. была обручена с багрянородным Константином [303].

Падение Михаила VII дало норманну повод, которого он искал. Во время своей узурпации Вотаниат отправил Елену, невесту Константина, в монастырь [304]. Роберт Гвискард под предлогом защиты дочери выступил поборником прав низложенного императора. Осуществление его планов задержалось до 1080 г. из-за восстания нескольких итальянских городов [305]. В середине 1080 г. [306]в Салерно появился некий грек по имени Ректор, как сообщает Анна; он выдавал себя за Михаила VII, бежавшего из Студийского монастыря. Вся эта комедия была придумана Робертом, который надеялся с помощью этого лжеимператора привлечь на свою сторону греческое население, равно как и сторонников Михаила VII. Лже-Михаила приняли с почестями и обращались с ним, как с настоящим императором [307]. Малатерра пишет, и это очень правдоподобно, что Гвискард предъявил подданным Михаила, увидев, сколь мало энтузиазма у них вызывает его замысел похода [308]. Герцог сумел заинтересовать своими планами папу и добился, с целью заручиться поддержкой духовенства, чтобы тот 25 июля 1080 г. написал письмо епископам Апулии и Калабрии с призывом содействовать походу [309].

Готовясь к своему предприятию, Роберт одновременно пытался установить связи в самой столице. Он, несомненно, в конце 1080 или в начале 1081 г. [310], послал туда графа Рауля [311]— якобы чтобы требовать удовлетворения за оскорбление дочери, но главным образом затем, чтобы попытаться привлечь на свою сторону Алексея Комнина, в то время великого доместика [312]. Возвращаясь, посол узнал о перевороте, только что случившемся в Византии. Он отчитался о своей миссии перед Гвискардом, находившимся тогда в Бриндизи. Тщетно Рауль заявлял герцогу, что видел настоящего Михаила, что лжеимператор — не более чем самозванец и что Алексей обращается с его дочерью уважительно [313]. Роберта, должно быть, уже решившего, что ему делать, страшно рассердил непонятливый посол, не умевший постичь замыслов господина, и Рауль, чтобы укрыться от его гнева, был вынужден бежать к Боэмунду, сыну Роберта, уже переправившемуся в Иллирию.

В самом деле, герцог послал сына занять Авлонскую бухту, надежный и глубокий порт которой, надёжно прикрытый островом Сасан и мысом Акрокеравний [314], давал превосходные возможности для высадки. Кроме того, Боэмунд занял также Канину и Иерихон [315].

Роберт Гвискард завершил приготовления в мае 1081 г.; тогда он полагал, что вот-вот осуществит свои мечты. Тщетно Григорий VII, борьба которого с императором Генрихом IV достигла высшего накала, звал его на помощь, чтобы защитить владения святого Петра от агрессора [316]. Роберт не позволил отвлечь себя от выполнения своего плана и, покинув Отранто, взял курс к берегам Иллирии, к ближайшей точке — Авлоне, где его ждал сын [317]. Численность его войск оценить трудно. Хроники приводят самые фантастические оценки. «Алексиада» [318]говорит о тридцати тысячах человек, Ордерик Виталий [319]— о десяти тысячах, «Норманнская хроника» [320]и Петр Диакон [321]— о пятнадцати тысячах. Все, что можно сказать на этот счет, — что ядро этой армии должны были составлять тысяча триста норманнов, о которых говорит Малатерра [322].

Таким был враг, с которым предстояло сразиться Алексею. Эта забота должна была стать для него одной из первых в самый разгар интриг, ареной которых тогда стал Священный дворец. Ситуация была критической. Василевс не имел ни войск, ни денег. Согласно Анне, количество войск, собранных тогда в Константинополе, не превышало трехсот человек, не считая варягов [323]. Вероятно, в результате волнений, последовавших за его приходом к власти, Комнин удалил солдат из столицы, и армия была рассредоточена по провинциям, в частности, какие-то части стояли под Адрианополем, где тогда находился Бакуриани, великий доместик [324]. Но, даже объединив все силы, приведшие его к власти, Алексей не мог сразу собрать многочисленную армию. В самом деле, о широком наборе наемников думать не приходилось, потому что казна, истощенная расточительством Вотаниата, настолько опустела, что ее двери оставались открытыми [325]. К этим трудностям добавлялись опасения, вызванные настроениями в провинциях Запада и поведением турок в Малой Азии. Василевс был вынужден оставить в восточных провинциях гарнизоны и тем самым сократить численность наличных войск в тот самый момент, когда они были ему нужнее всего под рукой. Поэтому Алексей велел нескольким командирам, защищавшим оставшиеся у империи владения в Азии, оставить отряды, необходимые для обороны крепостей, которые они еще удерживают, а остальные контингенты вести в Константинополь, усиливая их, насколько будет возможно, за счет нового набора по дороге. Немногочисленные имена, которые приводит Анна, дают понять, сколь незначительные владения остались в Азии у греков. В самом деле, она говорит о Даватине, топотирите Гераклеи Понтийской, и Вурце, топархе Каппадокии и Хомы [326].

Верность жителей фем, куда происходило вторжение, была очень сомнительной, и по-прежнему следовало опасаться мятежа болгарских провинций. Кроме того, ненадежен был Мономахат, губернатор Диррахия: в свое время он отказался помочь Алексею, когда тот устроил мятеж [327]. Вступив в союз с Робертом Гвискардом, он мог бы значительно упростить задачу норманнскому завоевателю. Алексей сомневался и в верности ряда чиновников пограничных провинций, подозревая, что либо их переманил на свою сторону Гвискард, либо они сговорились с сербами Бодина.