Валерий Степаненко - Византия в международных отношениях на Ближнем Востоке (1071-1176)

Подводя итог рассмотрению историографии темы, следует отметить, что после работы Ф. Шаландона она не являлась предметом исследования, тогда как в западноевропейской историографии продолжалось изучение ряда частных вопросов, например, внешней политики государств крестоносцев, в том числе и их отношений с Византией.

Лишь в последнее время была издана работа Р. Лили, посвященная отношениям Византии с крестоносцами в период трех крестовых походов, во многом свободная от апологетики [230]. Несомненной заслугой автора является то, что он четко выделил и проанализировал (впервые после Р. Груссе) Константинопольское соглашение, видя в нем основу будущих отношений Византии с государствами крестоносцев, а также, не располагая всей совокупностью данных источников, подчеркнул значение киликийского вопроса в международных отношениях в регионе в целом и византийско-антиохийских в частности после войны 1107–1108 гг. [230, 99]. Последняя проблема, поставленная еще в XIX в. Р. Рерихтом и Ш. Кехлером [32; 33], все еще по меньшей мере игнорируется советскими исследователями [например, 56; 57, 5–13].

Таким образом, целью нашей работы является анализ ближневосточной политики Византии на протяжении столетия в общем контексте как международных отношений в регионе, так и в системе внешней политики самой империи. В качестве задач можно выделить следующие: насколько при сохранении, на наш взгляд, глобальных целей восстановления ойкуменического сообщества как системы международных отношений во главе с Византией и возвращения утраченных после 1071 г. территорий, целей, во многом предопределенных как доктринами предшествующей эпохи, так и политическими реалиями исследуемого периода, была возможна эволюция форм и методов данной политики? Не сыграл ли внешнеполитический фактор — крайне напряженная и многоцелевая внешняя политика империи — свою роль в резком ослаблении и гибели Византии к концу XII в.? И наконец, реальны ли все еще господствующие в историографии представления о стабильности и, как следствие, результативности ближневосточной политики Византии?

Поскольку большинство рассматриваемых вопросов не разрабатывалось в советской историографии, а в западноевропейской сложились устойчивые стереотипы их трактовки (например, в отношениях Византии и крестоносцев), при написании данной работы мы столкнулись с множеством дополнительных трудностей как фактологического, так и концептуального характера. Многие частные проблемы заслуживают специального рассмотрения. В этой связи возможно, что результаты целенаправленного исследования их внесут коррективы или даже опровергнут некоторые наши трактовки и выводы, в чем мы отдаем себе полный отчет.

До 70-х годов XI в. в Азии Византии принадлежали территории Малой Азии, Северной Сирии и Месопотамии, часть Закавказья, в Европе — значительная часть Балканского полуострова после завоевания Болгарии (1018). Утрата империей. после Манцикерта ближневосточных фем привела к тому, что под контролем центрального правительства остались лишь Константинополь и прилегающие к нему территории, Эллада, Пелопоннес, острова Эгеиды. Но если восстановление власти Византии на Балканах в целом завершилось к концу 90-х годов XI в. вследствие изгнания норманнов и разгрома печенегов, то отвоевание утраченных восточных фем стало основной ее целью вплоть до 70-х годов XII в. К этому времени империя смогла возвратить под свой контроль почти все малоазийское побережье Черного и Средиземного морей от Трапезукда до границ Антиохийского княжества и установить сюзеренно-вассальные отношения с государствами крестоносцев, в той или иной степени включив их в состав ойкумены.

Идеологической базой внешней политики Византии в данный период оставалась ойкуменическая доктрина, согласно которой потенциальные границы империи отождествлялись с пределами цивилизованного мира — ойкумены. Только император был законным главой последней, тогда как остальные правители — лишь архонтами, правящими постольку, поскольку василевс ромеев временно уступил им часть своего верховного суверенитета над какой-то частью ойкумены. Существование в рамках ее государств, не признававших сюзеренитет императора, оправдывалось в Константинополе тем, что «сегодня они могут быть вне имперской гегемонии или в мятеже против нее. Но идеально и потенциально они остаются подданными василевса и когда-нибудь склонятся перед своим законным сюзереном» [245, 56]. В X в. оформляется представление об ойкуменическом сообществе как «упорядоченной иерархии подчиненных государств сателлитов, вовлеченных в послушную гармонию вокруг престола всеобщего автократора в Константинополе» [245, 54]. Возглавлявшие данные государства правители-архонты входили в состав идеальной семьи народов во главе с василевсом. Термины родства «брат», «сын», «друг» имели титулярный характер и определяли место правителя и возглавляемого им народа в рамках ойкуменического сообщества. До некоторой степени место определялось также и византийским саном, который давался правителю пожизненно. Обе системы имели международно-правовой характер и определяли как нормы отношений Византии с соседними государствами, так и формы и методы ее внешней политики в данный период. Пожалование сана, с византийской точки зрения, неопровержимо свидетельствовало о вассальной зависимости его носителя от императора и признание первым неких верховных прав второго в рамках ойкумены. Такова была теория. Но действительный характер зависимости каждый раз определялся не наличием сана, а реальным соотношением сил между империей и данным государством, т. е. способностью Византии навязать последнему статус члена ойкуменического сообщества. Для нашей темы существенно, что василевс считался потенциальным владетелем всей территории ойкумены и тем более империи и рассматривался как сюзерен владетелей образовавшихся на ее территории государств независимо от того, в каких отношениях находились Византия и данное государство и поддерживали ли они их вообще. Отсюда прокламирование прав василевса на возвращение под его прямой контроль тех частей ойкумены, которые в данный период отпали от империи, оправдывало экспансию Византии против соседних государств [169, 183–196; 170, 34–69; 171, 159–182]. Действенность ойкуменической доктрины в отношениях Византии с соседями наиболее ярко проявилась в ее политике в Закавказье в первой половине XI в. Воспользовавшись процессом феодальной раздробленности Армении и временным ослаблением находившейся в стадии объединения Грузии, империя смогла завоевать значительную часть Закавказья (1000–1064). В Константинополе акты аннексии оформлялись как возвращение василевсу его верховных прав на данные части ойкумены, некогда временно уступленные императором местным властям, а ныне добровольно возвращаемые ими, переходящими в имперское подданство и входящими в состав византийской аристократии. Так, в 966 г. был аннексирован Тарой, в 1001 г. — Тао-Кларджети, в 1021 г. — Васпуракан. Признал сюзеренитет Византии шаханшах Анийского царства Иовханнэс-Смбат, завещавший свой удел империи, а в 1044 г. все царство было аннексировано ею. Наконец, в 1065 г., уже в обстановке сельджукского завоевания Закавказья,· в состав Византии ненадолго вошел Вананд, переданный ей царем Гагиком [1] 108, 72–80; 110, 163–172; 125, 36–45; 137; 166, 41–117. .