Людвик Флек - Возникновение и развитие научного факта

Увлеченный этими идеями, Флек шел так далеко, что оказался в противоречии со своими же намерениями. Он выступал против насильственного втискивания живой истории науки, реального процесса научного познания в мертвые схемы, будьто схема логической реконструкции или же вульгарная социологема. Его цель заключалась в максимизации возможностей анализа того таинственно-величественного процесса, итогом которого является объективное научное знание. Но полностью переключив акцент на анализ истории этого процесса, он выпустил из рук «нить Ариадны»: объективность и истинность научного знания утратили свой гарант — отношение к объективной реальности, вне которого научные понятия не могут обладать общезначимой ценностью.

Поставив в зависимость от стиля мышления все содержание и способы оценки научного знания, Флек волей-неволей должен был прийти к мысли, что изменения стиля влекут за собой и изменение мира, реальности (впоследствии ту же мысль выразит Т. Кун, сказав, что «после революции ученые работают в другом мире»), В процессе познания стиль мышления играет активную роль. Реальность же — это источник «пассивных» элементов познания, тех тяжелых частиц, которые «оседают» в потоке изменения знаний. Оседают не навечно — более мощные последующие течения рано или поздно уносят и эти частицы, но в каждый данный момент ученый-старатель может увидеть в своем лотке эти блестящие крупицы, принимая их за чистое золото.

Но и эти частицы — смесь того, что «от реальности» и от стиля мышления. Поток познания постепенно и непрерывно размывает эту смесь, изменяет ее так, что ни одна частица не может считаться абсолютно устойчивой. «В потоке событий и процессов, множества проявлений скрывается не абсолютная действительность «в-себе», а свободная, коллективная, «творческая фантазия» — человеческая активность» [8] Gerasimiuk J. Sociologia poznania naukowego Ludwika Flecka // Kwartalnik historii nauki i techniki. 1984, t. 29, №№ 3–4, s. 544. .

Так в концепции Флека творческая субъективность познания заполняет собой все пространство эпистемологического анализа. Объективная реальность уходит за кулисы и превращается в кантовскую «вещь-в-себе». «Соответствие с реальностью» перестает быть работающим эквивалентом понятия истины. В этом и заключается драматическое противоречие, пронизывающее концепцию Флека. Ученый, ратующий за истину и посвятивший ей свою жизнь, и философ, для которого вечность научного поиска, неуспокоенность мысли, историческая изменчивость знания оказываются аргументами тезиса о недостаточности и недостижимости этой цели, — Флек был и тем и другим. Оттолкнувшись от позитивистского индуктивизма и кумулятивизма, он пришел к противоположной крайности, теряя почву объективности, без которой понятие прогресса в науке неизбежно приобретало релятивистский смысл. Опасность релятивизма настигала его как раз на том пути, которым он надеялся уйти от нее.

Очевидно, что главным источником противоречия для Флека стало отождествление понятия «истины» с понятием абсолютного и неизменного совпадения знания и объекта. Симпатий — персонаж, устами которого в статье «Проблемы науковедения» говорит автор, — доказывает простаку Симплицию абсурдность такого представления о содержании и целях науки, которое исходит из возможности законченной «объективной» (т. е., по Флеку, буквально совпадающей с реальным положением дел) картины мира или даже какого-либо ее фрагмента. Ведь достигнув такого состояния, наука не могла бы развиваться дальше, а вся ее история была бы представлена как путь к этому конечному «Кодексу премудрости», путь, который оказался слишком длинным и сложным из-за бесчисленных ошибок, неверных гипотез, неправильных истолкований опыта — всего того, что Должно быть отброшено или сохраниться только в «Комментариях», где эти досадные заблуждения (которых могло и не быть!) станут предметом интереса психологов или социологов знания либо просто экспонатами в кунсткамере человеческих слабостей.

Такое деление на подлинную, «живую» историю науки и ее «рациональную реконструкцию», т. е. историю, которая «должна была иметь место», если бы процесс научного познания направлялся исключительно рациональными нормами, кодексом совершенной методологии, — деление, при котором «живая» история стала бы комментариями, заметками на полях рациональной реконструкции, впоследствии было проанализировано И. Лакатосом [9] Лакатос И. История науки и ее рациональные реконструкции // Структура и развитие науки. М., 1978, сс. 203–269. . Он понимал, что без такого деления рациональность научного познания теряет свои четкие очертания и это грозит иррационализмом (в котором Лакатос обвинял Куна, чей «исторический» подход к определению рациональности представлялся ему релятивизмом), но он понимал также и то, что «рациональная реконструкция» может стать «прокрустовым ложем» и для реального процесса развития научного знания, и для развития методологических представлений об этом знании. Вот эту вторую мысль и подчеркивал Л. Флек.

В «Комментарии», говорит Симпатий, оказалась бы не только история науки (исторически изменяющаяся последовательность идей, методов, теорий, гипотез и т. д.), но и философия (отброшенная демаркационистами метафизика!), математика и логика, как не имеющие «объективного» содержания (здесь Флек-Симпатий повторяет одно из важнейших положений логического эмпиризма), практические знания, навыки, умения, техника экспериментирования, «неявное» или «личностное» знание (если выражаться терминами М. Полани) и многое другое.

Такой «Комментарий» оказался бы, конечно, важнее и интереснее самого комментируемого «Кодекса премудрости», а последний пришлось бы охранять от возможных посягательств на него со стороны еретиков, вольнодумцев, усомнившихся в его абсолютности, сохранять… с помощью полиции. Абсолютное знание — синоним религии, его основы — чудо, тайна и авторитет, но не бесконечное, высокое (даже в своей безнадежности!) стремление к совершенству, к идеалу.

Кумулятивист и «реалист» Симплиций парирует полемический выпад Симпатия: «Если «окончательное состояние науки» не более чем пустой звук, можно ли говорить о приближении к нему?» — следующим аргументом: если нет «конечного состояния» как достижимой цели научного развития, то нет и выхода из бесплодного скептицизма; но позиция скептика опровергается прямым указанием на успех практического воплощения научного знания, например, в современной технике. И надо признать, аргумент этот оказывается неотразимым для Симпатия.

Хотя он и не согласен с ним, возразить по существу ему нечего. Он прибегает к риторике, красноречию, с пафосом утверждая, что его выводы не направлены на принижение науки, а, напротив, возвышают ее: благородная ценность науки не в голом практицизме и утилитаризме, а в самодостаточном импульсе, устремляющем ее к вечному поиску… недостижимой истины. Вслед за неокантианцами или Ч. Пирсом Симпатий мог бы объявить цель науки «регулятивной идеей», попадая при этом в хорошо известные в истории философии ловушки и противоречия.