Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Прочие отдельные отряды австрийцев, исполняя общий план кампании, двинулись вперед; первый из них, встретив упорное сопротивление, а потом услышав про катастрофу на Линте, впал в панику и ретировался за Рейн. Линкен поступил еще хуже: будучи вместе с Елачичем сильнее французского генерала Молитора, против которого они действовали, он не пособил Елачичу, действовал боязливо, медленно и только увеличивал этим отвагу и решительность французов. Он должен был понимать, насколько обязательным было для него движение вперед и открытие сообщения, или по крайней мере сношений, с Суворовым. Несмотря на это он, будучи в одних силах с Молитором, простоял против него у Глариса 16 и 17 сентября, не предприняв общей атаки, а когда узнал о событиях на Лимате и Линте и об отступлении Елачича, то сам ретировался. Между тем в этот день, 17 числа, сотня казаков Суворова доходила до Кленталя, для открытия с ним сообщения. Так Линкен окончательно выдал французам Суворова, что называется головой, и никем не преследуемый отошел до Иланца.

Суворов остался против французов на всем театре войны один со своей маленькой армией, истощенной, истомленной вконец, без продовольствия, без артиллерии и, главное, без всякой надежды на чью-либо помощь.

Массена, не теряя времени, поехал по Люцернскому озеру в Альторф и узнав, что Суворов ушел, немедленно произвел рекогносцировку к Шахенталю. Вдоль тропинки, по склонам гор, валялись трупы людей, лошадей и мулов; было подобрано несколько человек еще живых, но искалеченных, или при смерти от усталости и голода. Узнав, что Суворов должен быть уже в Муттентале, Массена вернулся в Швиц и приказал сосредоточить туда части своих войск, а другим подкрепить Молитора, дабы таким образом запереть русским эти два выхода из западни, в которую они попали. Массена был убежден, что русским войскам нет спасения и они принуждены будут сдаться. Выезжая из Цюриха в Альторф, он обещал пленным русским офицерам увеличить через несколько дней их общество фельдмаршалом и великим князем. Положение Суворова в Муттентале было отчаянное. Теплой одежды не было, да и летняя имела вид рубища, а обувь и того хуже; в сухарных мешках людей не оставалось почти ничего; вьюки с провиантом тянулись сзади, и Бог знает сколько погибло в пропастях; артиллерии, кроме горной, не было; заряды и патроны на исходе; кавалерийские лошади обезножены и истощены бескормицей. Судьба войск, военная честь России и собственная репутация Суворова, все зависело от того, какое решение будет им принято и исполнено. Он приказал собраться военному совету, пригласив великого князя и 10 генералов; австрийского генерала Ауфенберга не позвали.

Суворов встретил их поклоном, закрыл глаза, как бы собираясь с мыслями, и потом с огнем во взоре, с одушевленным лицом стал говорить сильно, энергично, даже торжественно. Он будто преобразился; никто никогда не видал его в таком настроении. Объяснив вкратце, что произошло на Лимате, на Линте и с остальными австрийскими отрядами, Суворов, не сдерживая своего негодования, припомнил все затруднения в ходе Итальянской кампании, какие постоянно имел от Тугута и гофкригсрата; говорил, что русские удалены из Италии, чтобы не мешать австрийским захватам, что преждевременный выход из Швейцарии эрц-герцога Карла был верхом вероломства, что задержка русских в Таверне несёт явные признаки измены, что благодаря этому предательству Корсаков разбит, а он, Суворов, опоздал придти и не успел предупредить скопления неприятельских войск на Лимате и Линте. Сказав это, Суворов остановился, как бы давая время генералам вникнуть в его речь, и продолжал. Он объяснил, что сухарей у людей очень мало, зарядов и патронов и того меньше; на Швиц идти невозможно, отступать же стыдно; что со времени дела на Пруте при Петре Великом русские войска никогда не находились в таком отчаянном положении. "Помощи ждать не откуда, надежда только на Бога да на величайшее самоотвержение войск, вами предводимых; только в этом и спасение", продолжал говорить Суворов своим подчиненным с возрастающим волнением, горестью и негодованием: "Спасите честь России и её Государя, спасите его сына!" С этими словами он, в слезах, бросился к ногам великого князя.

Впечатление было потрясающее. Это был не тот Суворов, которого все привыкли видеть в бою, на походе, в лагере, то грозного, то шутливого и причудливого, но всегда смотревшего вперед с полною уверенностью в успех, и не допускавшего мысли о неудаче, тем паче поражении. Едва ли кто видел прежде на глазах его слезы; никому не приводилось в прежние годы замечать на его лице такую тревогу и волнение. Все присутствовавшие двинулись вперед, чтобы поднять Суворова, но Константин Павлович уже поднял фельдмаршала на ноги и, весь в слезах, обнимал его. Потом все, как бы по заранее принятому соглашению, взглядами обратились к Дерфельдену, который, помимо старшинства, пользовался всеобщим уважением за свои личные и боевые качества. Дерфельден обратился к Суворову с задушевным словом, но с лаконичностью, которая всегда приводила Суворова в восторг. Он сказал, что теперь все знают, что случилось, и видят, какой трудный подвиг предстоит им впереди, но и он, Суворов, также знает, до какой степени войска ему преданы и с каким самоотвержением он любим. Поэтому, какие бы беды впереди ни грозили, какие бы несчастья ни обрушились, войска вынесут все, не посрамят русского имени и если не суждено им будет одолеть, то по крайней мере они лягут со славой. Когда Дерфельден кончил, все в голос подтвердили его слова, клянясь именем Божиим, и не было лести у них на языке, ни обмана в их сердце. Суворов слушал Дерфельдена с закрытыми глазами и опущенной головой - когда же раздался сердечный, горячий крик присутствовавших, поднял голову, взглянул на всех светлым взглядом, поблагодарил и изъявил твердую надежду, что будет победа, двойная победа - и над неприятелем, и над коварством.

Начались совещания. Великий князь говорил против движения к Швицу, находя, что оно отдалило бы русских от соединения с союзными войсками, путь же на Гларис приближает и к Линкену, и к кое-каким средствам продовольствия. Совет согласился с великим князем, постановив выступить на Гларис и на Сарганс и дальше по обстоятельствам для соединения с войсками Корсакова и Готце; постановили собрать о них вернейшие сведения. Относительно провианта совет решил довольствоваться существующим запасом, выдавая людям половинные рационы и дополняя недостающее сыром и мясом, чтобы продовольствия достало на 10 дней. Каким образом совет определил наличный запас провианта 5-дневной пропорцией, остается неизвестным; в деревне Муттен великий князь приказал скупить на его счет все, что было съестного, и раздать войскам, но и тут было собрано ничтожное количество сравнительно с потребностью.