Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

В ужасном виде находился наличный остаток Суворовской армии: люди были оборваны, босы, истощены походом и голодом, патронов почти не оставалось, так же как и артиллерии, вьючного обоза не было и половины. Не только офицеры, но даже генералы не выделялись из общей картины: Ребиндер обходил войска в сапогах без подошв. Казалось, что чаша горя и бедствий дошла до краев, что человеческая выносливость и терпение достигли последнего своего предела; но это только казалось, а худшее ожидало впереди.

В Гларисе пропала последняя надежда на помощь австрийцев: Линкен давно покинул долину Линты и без всякой необходимости отступил в Граубинден. Суворов хотел пробиваться к Везену, чтобы открыть себе путь на Сарганс, соединиться с Елачичем, потом с Петрашем, и наконец с Корсаковым. Но жалкие действия австрийцев, начиная с ухода эрц-герцога Карла из Швейцарии, до того доказывали ненадежность союзников, что риск, которому подвергались русские войска при таком плане, не соответствовал выигрышу. Надо было заботиться только о себе и пренебречь союзным интересом, который силою фактов сделался теперь чужим . Суворову предстояло спасти военную честь и славу России, как можно меньше рискуя и помышляя лишь о том, чтобы сохранить остаток армии от поражения и истребления.

Похоже, что так он решил по прибытии в Гларис, потому что не поддержал авангард Багратиона в Нефельсе и велел ему прекратить атаки.

Прошло три дня в ожидании Розенберга.

Суворов собрал военный совет. Великий князь восстал против предлагаемого Суворову австрийским штабом движения на Молис, Везен и Сарганс. Последовало решение - взять путь кружный, но безопасный - по Зернфталю, через Энги, Эльм, гору Рингенкопф (Паникс) на Иланц, а потом на Кур и Майенфельд к Фельдкирху, откуда уже легко было соединиться с Корсаковым, забрав по дороге обозы и полевую артиллерию, отправленные из Италии через Граубинден и Тироль.

Войска тронулись в путь ночью на 24 сентября. Милорадович шел в авангарде, за ним вьюки, потом остальные войска Розенберга и наконец Дерфельден; в арьергарде находился Багратион. Ауфенберг двинулся двумя днями раньше. Утром, узнав об отступлении русских, французы пустились вслед. Когда вьючный обоз еще втягивался в теснину, французы повели атаку, сильно потрепали казаков и опрокинули их на пехоту. Багратион остановился впереди Швандена и выстроил боевую линию, прикрыв оба фланга, так как правому грозила французская обходная колонна, отряженная заблаговременно. Неприятельская артиллерия открыла огонь; у русских не было пушек, и они встретили французов ружейной пальбой, а потом все время действовали штыками. Несколько часов продолжался неравный бой; 5,000-ный неприятельский корпус сильно ломил, учащая атаки; русский арьергард, не имевший и 2,000 человек, отбивал натиски натисками. По требованию Багратиона, прибыл из хвоста колонны один полк, арьергард перешел в наступление и отбросил французов. Пользуясь их замешательством, отошел за Шванден и занял новую позицию. В это время и французы получили подмогу: подошли головные части отряда, посланного Массеной из Шахенталя в помощь Молитору. Но русские, по словам самих французов, дрались отчаянно, все усилия неприятеля разбивались об их энергию, а необходимость беречь последние патроны только увеличивала их стойкость и упорство. Суворовские батальоны переходили в атаку, дерзко бросались в штыки и не только останавливали сильного неприятеля, но заставляли его осаживать назад.

Продержавшись так на трех позициях, Багратион отошел к вечеру на четвертую, за д. Матт. Здесь неприятель прекратил преследование, но всю ночь тревожил русских, так что в батальонах часть людей оставалась под ружьем. После полуночи 25 сентября войска снова тронулись в путь, который из-за глубокого выпавшего снега оказался труднее прежних. По крутому подъему на высокий снеговой хребет извивалась тропинка, допускавшая движение только в одиночку; она шла большей частью по косогору, иногда по краю отвесных обрывов, то спускаясь в глубокие пропасти, где приходилось переходить горные потоки, то подымаясь на вершины. Ночь на 25 сентября была темная и ненастная; не было горючего материала для бивачных огней и люди тронулись в путь мокрые, продрогшие. Днем ненастье продолжалось, валил густыми хлопьями снег с дождем, дорога все больше портилась. Сначала люди вязли в грязи, потом в глубоком рыхлом снегу; жалкая обувь у кого и была, окончательно теперь пропадала, ибо размокшие и изорванные сапоги, слезая с ног, оставались в глубоком снегу. Чем выше поднимались, тем труднее был путь; наконец снег совсем занес и скрыл тропинку. Тучи тумана обволакивали вереницу людей; войска карабкались наобум, ничего не видя перед собой, и сами отыскивали дорогу, так как, в довершение несчастия, разбежались проводники. Кто ехал верхом, тому приходилось слезать, спустившись задом, через круп, и идти за лошадью, держась за её хвост; люди подымались в гору чуть не на четвереньках, спускались вниз сидя. К ночи большая часть войск едва успела добраться до вершины хребта; всякий остановился там, где застигла его ночная тьма. Ветер на вершине был еще сильнее и вдобавок ударил мороз. Каждый ютился как мог, отыскивая убежище от ветра и стужи; не было ничего для разведения огня. Бесконечной казалась эта ужасная ночь, и для многих она стала последней: к утру несколько человек замерзло и многие обморозились.

Спуск с Рингенкопфа после морозной ночи был еще труднее, особенно для вьючного скота. Сильный ветер сдул в лощины весь снег и оставил на скалах тонкий слой льда. К полудню войска собрались у дер. Паникс, к вечеру дошли до города Иланца, где удалось добыть немного дров и хоть сколько-нибудь обогреться, а на следующий день пришли в Кур.

В Куре было запасено для них продовольствие; выданы войскам дрова, печеный хлеб, мясная и винная порции. Солдаты принялись исправлять амуницию, чинить обувь себе и офицерам; в лагере раздавался говор, сыпались веселые шутки, слышались даже песни. Обновленная пришла маленькая Суворовская армия в Фельдкирх 1 октября и здесь стала лагерем.

Если офицерам и генералам достались на долю в этом походе те же труды и лишения, как и солдатам, то лучше было Суворову и великому князю. По донесению Фукса генерал-прокурору, 4 дня не было хлеба и приходилось спать в болоте; при выходе из ущелий были встречены два быка, вмиг убиты и каждый, добыв кусок мяса, принялся жарить его на палочке или шпаге, в том числе и Суворов. Каменский заплатил однажды червонец за 3 - фунтовой хлеб. Суворову не приходилось голодать буквально, а довольствоваться сухарем не было для него большим лишением, но атмосферные невзгоды должны были отражаться на нем сильнее, так как еще в Италии здоровье его заметно пошатнулось. Но он, будучи прикрыт одним легким плащом, переносил терпеливо вьюгу, стужу, ветер, дождь, ехал бодро на казачьей лошади или шел пешком, показывался войскам на походе или привале, заговаривал с солдатами, шутил, острил. Он даже слишком бравировал, стараясь своим примером показать, что эти невзгоды ничего не значат; по крайней мере один иностранец, встретивший его при выходе из гор, уверяет, что он был одет в холщовом кителе и ежедневно окатывался холодной водой. Другой вопрос - что происходило у него на сердце, и какие душевные муки ему приходилось выносить при виде ужасающей массы бедствий, обрушившихся на его армию. Но видевшие его при переходе через Паниксер не замечали на его лице тревоги. Бодрость поддерживалась в нем силой воли, и если бывали минуты, когда он сомневался в спасении своем и своей многострадальной армии, то и тогда находил утешение в том, что неприятелю не дастся, что смерть на месте все покроет, и будет он жертвой чужого предательства, а не собственного малодушия.