Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Требовалась необоримая душевная сила, чтобы вынести в конце своего 40-летнего боевого поприща славную, но бедственную Швейцарскую кампанию, с её венцом - переходом через Рингенкопф. Раненые были оставлены в Гларисе. Следовало оставить и горную артиллерию, но Суворов взял её остатки с собой и потерял всю в начале перехода: при спуске с Рингенкопфа уже не было ни одного орудия. Он, не имея возможность их перевезти, но не желая отдать в руки неприятеля, велел свалить в яму, засыпать землей и водрузить сверху небольшой деревянный крест, как над свежей людской могилой. Много дней спустя эта хитрость была открыта окрестными жителями, пушки попали в руки французов и были включены в число трофеев, отбитых у русских. Кроме всей артиллерии, русская армия лишилась на этом перевале больше 300 вьючных лошадей с вьюками, оборвавшихся в пропасти. Число погибших людей нигде не определяется. Нет причин полагать, чтобы оно было очень значительно; в этом смысле говорится и в переписке Ростопчина. Довольно того, что на переходе этом люди много выстрадали. Особенно много вынесли французские пленные, одетые еще легче русских.

Потери русских во время Швейцарской кампании можно определить только общим итогом, потому что весь поход состоял из непрерывной цепи крупных и мелких дел. Можно считать, что все потери от Сен-Готарда до Кура, за 17 дней, была несколько ниже трети наличного состава, который в начале кампании составлял 21,000 человек. Из них большая часть приходится на раненых, оставшихся в руках французов. Французы потеряли в действиях против Суворова несколько меньше, вероятно до 5,000, в том числе 1,400 пленных, которых Суворов вывел из Швейцарии и сдал в Куре австрийцам.

Вся Европа следила с напряженным вниманием за разыгрывавшейся в Швейцарии кровавой драмой. Газеты ловили новости на лету и сообщали с театра войны сотни былей и небылиц. Не трудно понять, до какого градуса возросло это внимание в России и в каком беспокойстве находился Император Павел, получая известия о происходившем позже всех. До Петербурга было так далеко, что и тревоги, и радости, и распоряжения - все это приходило задним числом. Донесение Суворова о начале швейцарского похода могло придти в Петербург лишь тогда, когда кампания была окончена. Ростопчин пишет Суворову о своем беспокойстве насчет Корсакова, тогда как Корсаков уже 10 дней был разбит.

Переписка государственных людей с Суворовым и между собой показывает, что на него возлагалась вся надежда, но что эта надежда не спасала от "мучительной тревоги". Ростопчин пишет ему, что беспокойство Государя превосходит всякую меру: "и дорого бы я дал, чтобы ему принесть известие не о победе (их довольно и слишком было), но о соединении вашем с Корсаковым". В других его письмах к разным лицам читаем: "Дела в Швейцарии худы, нет никаких вестей о Суворове; ... Мы в мучительной тревоге, от Суворова никаких известий, а с ним великий князь. Газеты противоречат, то он побеждает, то разбит и уничтожен". Государь пишет Суворову: "Вы должны были спасать царей, теперь спасите русских воинов и честь вашего Государя. Главное - возвращение ваше в Россию и сохранение её границ." В другом рескрипте приказывается не секретничать, "дабы отнять через сие способ у Венского двора - воспользоваться присутствием вашим с войсками и доставить себе какие-либо выгоды в мерзских своих намерениях". Отдаются высочайшие повеления: "О цесарских победах не служить более молебнов. Курьерам к Суворову не заезжать в Вену, коли нет туда писем. Объявить Кобенцелю, что Государь не обязан делать что угодно Тугуту. Сообщить эрц-герцогу Иосифу, что Дидрихштейн может представиться ко двору и оставаться на праздники, но после них он лучше сделает, если уедет в Вену, ибо Император не любит интриганов".

В 20 числах октября в Петербурге наконец были получены известия о Швейцарской кампании и её исходе. "Да спасет вас Господь Бог за спасение славы Государя и русского войска", писал Ростопчин Суворову: "Что скажут злодеи ваши и злодеи геройства? Казнен язык их молчанием... До единого все ваши награждены, унтер-офицеры все произведены в офицеры... Дидрихштейн не видал Государя и так уехал... Принц Фердинанд Виртембергский вздумал было худо о вас говорить, оправдывая Венский двор, но с ним с тех пор с самим ничего не говорят..." . Государь писал: "Побеждая всюду и во всю жизнь вашу врагов отечества, не доставало вам одного рода славы - преодолеть и самую природу; но вы и над нею одержали ныне верх". Тогда же Государь вызывал в Петербург своего сына Константина Павловича с тем, чтобы он ехал не через Вену, а Ростопчину повелено: "если дойдет до объяснения с Венским кабинетом, то объявить, что доколе барон Тугут будет в делах, то связи никакой с ним быть не может.

В основе характера Павла I лежал рыцарский дух, и спасение чести русского оружия в безнадежных обстоятельствах было в его глазах величайшей национальной заслугой. Поэтому он пожаловал 29 октября Суворову звание генералиссимуса, сказав при этом Ростопчину, что другому этой награды было бы много, а Суворову мало; почтил нового генералиссимуса самым благосклонным рескриптом и повелел военной коллегии вести с ним переписку не указами, а сообщениями. Спустя несколько дней приказано проектировать статую генералиссимуса. Когда проект был представлен, Государь утвердил его и повелел приступить к работе. Великому князю был пожалован титул Цесаревича. Все представленные Суворовым получили награды, одних знаков св. Анны 2 и 3 степей роздано до 200, нижним чинам выдано по 2 рубля на человека.

В Швейцарии до сих пор живут предания о Суворове, и многие суеверные Граубинденцы смешивают горного духа Рюцебаля с Суворовым. Жива там легенда, что много лет после смерти Суворова не раз видели его на высях Сен-Готарда, верхом на серой лошади. В горных теснинах и ущельях верхней Рейсы появлялась тень седого старика и огневыми глазами осматривала места, обагренные русской кровью.

Швейцарская кампания Суворова не только богатый материал для легенды, но и по военно-историческому значению она выходит из ряда смелых военных предприятий. Эта 17-дневная эпопея не могла быть задумана заранее, она сложилась в силу обстоятельств и Суворовского дарования. Она есть венец военного поприща Суворова, крайнее выражение его военной теории. Он сделал все, на что способна человеческая воля. Если весь ход и особенно результат этого феноменального предприятия может привести к вопросу или замечанию критики, то никак не в том смысле, что Суворову не удалось одолеть Массену и выгнать французов из Швейцарии. Вопрос складывается совсем иначе, а именно: каким образом сам Суворов выбрался с театра войны, пожертвовав меньше, чем третью своей армии, тогда как вся она, вместе со своим предводителем, должна была остаться в руках французов, на что твердо надеялся Массена.