Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

Мир восстановился, но только внешний. Супруги жили вместе до начала 1784, и тогда расстались окончательно. Суворов подал в мае прошение о разводе прямо в синод. Синод отвечал, что не может дать делу ход, потому что "подано доношение, а не челобитная", как требуется законом; для развода не имеется "крепких доводов"; Варвара Ивановна живет в Москве, и просить надо московское епархиальное начальство.

На этом кончилась попытка Суворова развестись, но шла переписка с Матвеичем и другими доверенными лицами в Москве с целью совершенно разлучиться с Варварой Ивановной. Он послал письмо московскому архиепископу Платону, заявляя, что поднимать снова разводное дело не намерен, а пишет для отстранения клеветы. Охотник до ведения всякого рода дел, Черкасов, подбивает Суворова требовать развода, но безуспешно. Суворов пишет Матвеичу, что "об отрицании брака, думаю, нечего помышлять"; "ныне развод не в моде". Не без колебаний он назначает жене 1200 р. в год и намеревается возвратить приданое или его стоимость, переписывается по этому предмету с тестем, очень сухими письмами, прибегая к посредничеству разных лиц, в том числе и преосвященного Платона. Получив из Петербурга известие, будто тесть имеет намерение "о повороте жены к мужу", Суворов тревожится этим слухом. Матвеичу дано даже поручение переговорить с преосвященным, и сообщены доводы против возможности опять сойтись с женой, так как владыка несомненно будет на этом настаивать. "Скажи, что третичного брака уже быть не может и что я тебе велел объявить ему это на духу. Он сказал бы: "того впредь не будет"; ты: "ожегшись на молоке, станешь на воду дуть"; он: "могут жить в одном доме розно"; ты: "злой её нрав всем известен, а он не придворный человек".

Возвратить приданое было трудно, так как тесть по-видимому этого не желал. Суворов приказывает Матвеичу настаивать: "я не столько подл, чтобы во что-нибудь зачесть, а с собою в гроб не возьму". Тестю он пишет о том же и убеждает взять приданое, так как оно тлеет, не принося никому пользы. Кажется эта статья наконец сладилась по желанию Суворова. Впоследствии женину пенсию он увеличил до 3000 рублей.

Нельзя сказать, чтобы это деликатное дело Суворов вел с тактом и приличием, которых оно требовало. Вместо того, чтобы замкнуться в себе и не допускать не только посторонних рук, но и глаз до своего семейного несчастия, он сделал свидетелями и участниками его массу лиц. После первой попытки получить развод в 1779 году, он пишет Потемкину письмо, излагает в общих чертах сущность дела, убеждает его, что другого исхода кроме развода оно иметь не может; просит Потемкина удостоить его высоким своим вниманием и предстательством у престола "к изъявлению моей невинности и к освобождению меня в вечность от уз бывшего союза". Прося вторично развода в 1784 году, Суворов входит в переписку с множеством лиц, преимущественно из своих подчиненных, пускаясь в подробности и не заботясь об ограничении круга участников и сферы огласки. Приехав в том году на короткое время в Петербург, он только и говорит о своих семейных неприятностях, нисколько не сдерживая себя и доходит чуть не до бешенства. Впрочем, справедливость требует пояснить, что Суворов имел очень строгий взгляд на брак. Логическим последствием такого взгляда являлось понятие о неразрывности освященного Богом союза, и если брак разрывался, то для невиновной стороны было делом чести и долга очистить себя от обвинения в таком беззаконии. Поэтому он считал своею обязанностью снять с себя вину в расторжении, если не брака, то совместной с женою жизни, требуемой браком; по той же причине он не скрывал и от других обстоятельств этого дела.

Суворов на первых порах чуть не поссорился со своими ближайшими родственниками, подозревая их в поддержке прежних отношений к Варваре Ивановне. Они нашли нужным перед ним оправдываться. Зять, князь П. Р. Горчаков, пишет ему, что не видался с князем Прозоровским, который с ним вовсе и не знается; что Варвару Ивановну они (Горчаков с женою) тоже не видят и никакой переписки с нею не ведут: "итак ваши подозрения на сестер ваших и на меня неправильны". Сестра Суворова, Анна Васильевна, приписывает на письме мужа: "батюшка братец, вы были в Петровском, а у нас не побывали; подозрения ваши истинно напрасны на нас". Однако эта острая неприязнь со временем улеглась, и в 1799 году его сестра Марья Васильевна Олешева принимала у себя в вологодском имении Варвару Ивановну, которая гостила у нее несколько дней. Марья Васильевна не поступила бы наперекор брату, потому что все близкие Суворова очень его чтили, чему способствовало, по всей вероятности, и высокое его положение.

Детей у Суворова было двое. Старшая дочь, Наталья, родилась 1 августа 1775. Отец очень ее любил и даже некоторым образом потом прославил своими к ней письмами. О первых годах её жизни и воспитании в родительском доме почти не известно; в октябре 1777 Суворов пишет из Полтавы одному из своих знакомых, что дочка вся в него и в холод бегает босиком по грязи.

После того Варвара Ивановна была трижды беременна, но два раза разрешение от бремени было преждевременное; третий раз, 4 августа 1784, родился сын Аркадий.

После развода Суворов отправил дочь в Петербург, должно быть к Лафон, начальнице Смольного монастыря, так как ни одной из его сестер в то время в Петербурге не было, а других близких лиц он там не имел. В том же году, в августе, он съездил в Петербург повидаться с Наташей, а со следующего года сохранились его к ней письма. В июне 1785 она уже находилась у Лафон. В списках воспитанниц её нет; вероятно воспитывалась она там на исключительном положении. Новорожденный сын Аркадий оставался при матери и лишь через несколько лет перешел к отцу.

После того, как Суворов остался одиноким, он приобретает громкую известность своими странностями и причудами. Нельзя конечно считать разлуку с женой за событие, от которого идет счет его чудачеств и выходок, но внимательное изучение не позволяет отвергать влияния на него этого обстоятельства.

В Кучук-Кайнарджиском мире трудно было видеть действительное замирение; скорее он был отдыхом, чтобы собраться с силами, особенно для Турции. Турецкие государственные люди даже не скрывали своих намерений в будущем и, при обмене ратификаций, великий визирь прямо говорил это русскому послу, князю Репнину. Недоразумения возникли сразу и с годами росли, так что пришлось в 1779 заключить новую, объяснительную конвенцию. Трактат нарушали обе стороны. Турки нарушали его постоянно, и самые факты нарушения, довольно мелкие, так дурно маскировались, что Турция ловилась с поличным. Она была слишком озлоблена, оттого и не выдерживала роли. Россия воздерживалась от прямых нарушений трактата, зато нарушала его существеннее турецких выходок, но без явной улики; уликою являлись лишь результаты. Эти результаты сложились в один крупный факт: Крым вошел в состав Русской империи.