Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

На другой день сильная эскадра из легких турецких судов атаковала фрегат и бот; оба судна, отходя к гавани Глубокой, отбились от турок и потопили две турецкие канонирские лодки, но и сами понесли значительные аварии. Это нападение, произведенное до получения русскими объявления войны, и было началом военных действий.

Суворов для защиты Глубокой и Херсона с его верфями, заложил 6 земляных батарей и вооружил их. Турки двинулись от Очакова к Кинбурну и открыли по нем бомбардировку, которая продолжалась несколько дней почти без перерыва. Вред однако нанесен был ничтожный. Турки два раза высаживались, но оба раза были отбиты, причем один из их кораблей сильно пострадал, а другой взлетел на воздух с 500 человек экипажа. Из русской эскадры в Глубокой, выделили несколько судов для противодействия туркам, но они не пошли к Кинбурну. Хватило решимости только у одной галеры, командуемой мичманом Ломбардом, уроженцем острова Мальты. Пользуясь попутным ветром, Ломбард атаковал группу судов, стоявших отдельно. Турки приняли русскую галеру за брандер, а потому действовали против нее издали, затем оставили позицию и ушли к Очакову. Ломбард был в огне 1 1/2 часа, не понес потери в людях и гордо стал под Кинбурном на якорь. Спустя 5 дней, 15 сентября, Ломбард снова вздумал попугать турок и атаковал их канонирские лодки, которые тотчас дали тыл и отошли под защиту своих линейных кораблей. Поклонник смелости и решительности, Суворов доносил Потемкину о Ломбарде, как о герое. Но смелость молодого мальтийца переходила в дерзость, он бросался на неприятеля, очертя голову; даже Суворов признал его предприятия слишком рискованными и запретил ему предпринимать что-либо без особенного приказания.

Так, к прямой пользе русских, проходило время в робких и неудачных попытках со стороны турок. Открыв военные действия внезапно, они не смогли воспользоваться этим, потеряли 1 1/2 месяца без пользы и лишь после того решились на энергичные предприятия.

Крепость Кинбурн лежала на длинной песчаной косе, вдающейся против Очакова в море, верстах в восьми от её оконечности, занимая всю её ширину, так что высадка возможна была только с востока и запада. Крепость была небольшая, валы и рвы имели слабый профиль; перед рвом тянулся гласис, который с северной стороны почти доходил до Очаковского лимана, а с южной до Черного моря.

Положение Кинбурна было важно: он затруднял вход в Днепр и не допускал прямого сообщения Очакова с Крымом. Это не могло ускользнуть от внимания французских офицеров, руководивших турками, и надо было ожидать с их стороны серьезных действий против этого пункта. Понимал это и Суворов, сосредоточивший на косе довольно значительные силы, да и Государыня разумела важность удержания Кинбурна. Сентября 23 она пишет Потемкину: "Молю Бога, чтобы вам удалось спасти Кинбурн"; 24 сентября: "Хорошо бы для Крыма и Херсона, если бы можно было спасти Кинбурн"; 9 октября, до получения известия о кинбурнской победе: "Пиши, что с Кинбурном происходит; в двух письмах о нем ни слова; дай Боже, чтобы вы предуспели в защищении". Екатерина указывала Потемкину на необходимость наступательных операций для спасения Кинбурна и Крыма. Допуская возможность взятия Кинбурна турками, она в одном письме говорит: "Не знаю, почему мне кажется, что А. В. Суворов в обмен возьмет у них Очаков".

Потемкин в это время был болен и вообще часто хворал в конце 80-х, но упадок его духа происходил не от физической болезни. Он просто потерялся в виду новой задачи. Обширный государственный ум тут не имел приложения, требовались чисто военные качества: самообладание, решимость, энергичное исполнение. Избалованный почти неограниченной властью, привыкший к исполнению не только своих приказаний, но и малейших желаний, он сделался главным распорядителем на арене, где события складываются наперекор приказаниям. Он рассчитывал кончить дело легко и скоро, а военные действия затягивались, препятствия росли, и у баловня фортуны опускались руки. Угнетенное состояние у Потемкина началось в середине сентября.

На Черном море был перед тем сильный 5-дневный шторм; севастопольский флот, отплывший под началом Войновича к Варне, разметало бурей, все суда потерпели аварии, один корабль утонул со всем экипажем, другой был занесен в Константинопольский пролив и взят турками. Уцелевшие суда были атакованы турками, но выдержали натиск и добрались до Севастополя. Эта неудачная экспедиция подорвала нравственные силы Потемкина; он впал в совершенное уныние, клял свое положение, жаждал наступательных действий, но ничего не предпринимал.

Потемкин предлагал Екатерине оставить временно Крым для сосредоточения сил; просил дозволения сдать команду Румянцеву, сложить с себя все звания, приехать в Петербург. Екатерина уговаривала его с замечательным терпением. "Не унывай и береги свои силы, Бог тебе поможет, а Царь тебе друг и подкрепитель; и ведомо, как ты пишешь и по твоим словам проклятое оборонительное состояние; и я его не люблю; старайся его скорее оборотить в наступательное, тогда тебе, да и всем легче будет... Оставь унылую мысль, ободри свой дух, подкрепи ум и душу... это настоящая слабость, чтобы, как пишешь ко мне, снисложить свои достоинства и скрыться... Не запрещаю тебе приехать, если видишь, что приезд твой не расстроит тобою начатое... Приказание Румянцеву для принятия команды, когда ты ему сдашь, посылаю к тебе; вручишь ему оное как возможно позже... Ничто не пропало; сколько буря была вредна нам, авось либо столько же была вредна и неприятелю; неужели ветер дул лишь на нас?" Она не считает возможным вывод войск из Крыма: "что же будет и куда девать флот севастопольский?

Это же уныние и упадок духа в каждой строке переписки Потемкина с Румянцевым. Он беспрестанно жалуется, что болен и просит у Румянцева совета о Крыме: "Что бы ни говорил весь свет, в том мне мало нужды, но важно мне ваше мнение. Ведь моя карьера кончена... Я почти с ума сошел... наступать еще не с чем. Ей Богу я не знаю, что делать, болезнь угнетает, ума нет." Упоминая , что Государыня обещала прислать разрешение о сдаче Румянцеву начальства, Потемкин пишет ему официальное письмо: "Прошу, если примете от меня объявление высочайшей воли, дать ваше повеление, куда доставить нужные бумаги и суммы".

Возобновилось бомбардировка крепости Кинбурн. Суворов перебрался туда, поручив командование войсками в Херсоне генерал-поручику Бибикову. 30 сентября бомбардировка усилилась; объезжая косу, Суворов заметил движения турецкого флота и приказал артиллерии оставлять турецкий огонь без ответа. 1 октября, после усиленной бомбардировки накануне, с зарей снова начался обстрел крепости, еще сильнее прежнего. Русские не отвечали ни одним выстрелом. Около 9 часов неприятель подошел к косе с двух сторон: на запад от Кинбурна, на самой оконечности косы, стали высаживаться с кораблей турки; восточнее Кинбурна, верстах в 12, пытались высадиться Запорожцы, бежавшие в Турцию. Запорожская высадка была демонстрацией. Казаки было приняли Запорожцев за возвращающихся русских беженцев, но скоро разобрались, и запорожцы были прогнаны. Турки беспрепятственно высаживались на конец косы, под руководством французских офицеров. Для прикрытия судов они вбивали в морское дно, невдалеке от мыса, ряд толстых свай. Суворов был у обедни по случаю праздничного дня, вместе с многими офицерами. Он приказал не стрелять из пушек и из ружей и не препятствовать высадке турок. "Пусть все вылезут", пояснял Суворов и только распорядился приблизить резервы, стоявших к востоку от Кинбурна.