Александр Пертушевский - Генералиссимус князь Суворов

2 октября происходило победное торжество. Войска Суворова выстроились на косе лицом к Очакову, отслушали молебен, произвели победные залпы; большая часть раненых была в строю. Очаковские турки высыпали на берег, смотрели и слушали. Долго после того морские волны выкидывали на окрестные берега турецкие трупы; в один день 28 октября их было выброшено на кинбурнскую косу до 70.

Кинбурнское сражение отличалось особенным, необычным упорством турок. "Какие молодцы, с такими я еще не дрался", писал Суворов Потемкину. В Очакове были отборные войска, и в десант были назначены лучшие. Из высаженных на кинбурнскую косу 5300 человек перевезено обратно не больше 700, в плен попало мало. Русских войск находилось в бою не более 3000 человек, скорее на несколько сот меньше. Из них показано убитых 138, раненых 302, всего 440, считая с офицерами. Вообще убитых, умерших от ран и искалеченных оказалось потом свыше 250 человек.

Потемкин пишет Суворову: "Прошу тебя для Бога, не щади оказавших себя недостойными" - возможно, в ответ на письмо Суворова: "Не оставьте, батюшка, будущих рекомендованных, а грешников простите". Главный "грех" произошел при первой атаке, когда Суворов чуть не остался один перед турками. Кроме того, в одном из писем Суворова к управляющему канцелярией Потемкина, Попову, читаем, что Рек надавал многим похвальные аттестаты несправедливо, что некоторых из этих лиц "следовало бы расстрелять", и что "потворство научит впредь шире заячьи каприоли делать". Но это были частные случаи. Главное обстоятельство, затруднившее победу, по позднейшему заявлению Суворова, было в недостатке обучения войск. Суворов был занят приготовлением района к войне по всем частям, и у него не достало времени собственно на войска, что и породило "беду под Кинбурном", как он свидетельствует в одном частном письме спустя шесть лет.

Кинбурнская победа произвела большое впечатление. В Константинополе распространилось всеобщее смущение, которое было тем сильнее, что турки ожидали совсем иного от внезапного открытия военных действий при неготовности русских. В Петербурге все были в восторге, начиная с Государыни. "Победа совершенная", говорила она: "но жаль, что старика ранили". Она рассказывала приближенным подробности сражения, во дворце был большой выход, Безбородко читал реляцию, Екатерине приносили поздравления, отслужен молебен с коленопреклонением и с пушечной пальбой. Потемкин оживился и повеселел: "Не нахожу слов изъяснить, сколь я чувствую и почитаю вашу важную службу. Я так молю Бога о твоем здоровье, что желаю за тебя сам лучше терпеть, нежели бы ты занемог".

Награды были щедрые: георгиевские кресты, золотые и серебряные медали, повышение чинами, денежные выдачи солдатам по 5, 2 и по 1 рублю. Государыня сама укладывала в коробочку орденские ленточки. Реку, сподвижнику Суворова еще при Козлуджи, "старому герою", пожалован 3 класс Георгия и 4000 рублей.

Государыня писала Потемкину: "Я рассудила написать Суворову письмо, которое здесь прилагаю. Если находишь, что это не лишнее, то отошли. Ему думаю деньги, тысяч с десяток, либо вещи; придумай и напиши. Не послать ли ленту Андреевскую? Но старше его князь Долгорукий, Каменский, Миллер и другие. Не могу решиться и прошу твоего дружеского совета, понеже ты еси во истину советодатель мой добросовестный". Рескрипт Государыни был собственноручный, в самых милостивых выражениях; Екатерина, умевшая своей любезностью покорять сердца, написала: "чувствительны нам раны ваши". Потемкин, поддержанный победою Суворова, и действительно ему благодарный, отослал ему рескрипт и советовал Государыне не стесняться старшинством других над Суворовым. "Я поставляю себе достоинством отдавать вам справедливость", писал он прочим Суворову. Екатерина прислала орден Андрея Первозванного при вторичном рескрипте.

Суворов был совершенно очарован милостивыми словами рескрипта. "Такого писания от высочайшего престола я никогда ни у кого не видывал", пишет он в восторге Потемкину. Благодаря Государыню за рескрипт, он говорит: "Великий мой начальник, имея признательность к малым заслугам, самых невежд направляет к большим и обладает успехами". К Потемкину он обращается с такими словами: "Когда я себя вспоминаю десятилетним, в нижних чинах со всеми к тому присвоениями, мог ли себе вообразить, исключая суетных желаниев, толь высоко быть вознесенным? Светлейший князь, мой отец, вы то могли один совершить; великая душа вашей светлости освещает мне путь к вящей императорской службе;... целую ваше письмо и руки, жертвую вам жизнью и по конец оной. Ключ таинства моей души всегда будет в ваших руках".

Настала зима. Суворов на случай неприятельского нападения приказал скалывать лед у берегов косы, и снабдил войска инструкцией почти на весь круг службы. О возражениях низшего высшему, когда того требует польза службы, Суворов говорит, что это должно быть делаемо пристойно, наедине, а не в многолюдстве, иначе будет буйством; что излишние рассуждения свойственны только школьникам и способностей не доказывают, способность видна лишь из действий. Больше всего говорится о тактическом образовании войск. Артиллерию приучать к скорой пальбе, но для проворного заряжания, а против неприятеля стрелять редко и метко. Пехоте строиться кареями, развернутым фронтом редко, а глубокими колоннами только для деплоирования; каре бьет неприятеля прежде из пушек, потом, по мере его приближения, начинают действовать стрелки в капральствах. Обучать солдат скорой пальбе, батальному огню, но опять-таки только для быстрого заряжания; в настоящем же действии этот огонь опаснее своим, чем противнику, потому что много пуль идет на ветер, и неприятель не пугается, а ободряется. "Оттого пехоте стрелять реже, но весьма цельно, каждому своего противника, не взирая, что когда они толпой". Хотя на сражение назначено каждому по 100 патронов, однако кто много их расстреляет, тот достоин шпицрутенов, но еще больше вина того, кто стреляет сзади вверх. "При всяком случае наивреднее неприятелю наш штык, которым наши солдаты исправнее всех в свете работают". Кавалерийское оружие - сабля; лошадей приучать к блеску оружия и крику; каждый должен уметь сильно рубить на карьере.

На зиму Суворов остался в Кинбурне. Здоровье его поправлялось медленно, через 4 месяца бок еще болел и не мог в правой руке держать поводья. Это однако не мешало ему сделать в 6 дней 500 верст верхом и быть в отличном расположении духа. Он переписывался с дочерью, с приятелями, изредка с управляющими, особенно с Качаловым, которому в одном из писем говорит: "Кланяйтесь от меня моим приятелям, попляшите за меня в хороводе: эк хозяин!".

Первым шагом Потемкина должно было стать взятие Очакова, но Екатеринославская армия еще и не подступала к крепости. Формирование шло весьма медленно. Екатерина, уже намекавшая Потемкину о желании видеть в русских руках Очаков, продолжала писать, полушутливо и полусерьезно, чтобы не задеть и не оскорбить болезненно-самолюбивого любимца. "Если бы Очаков был в наших руках, то и Кинбурн был бы приведен в безопасность. Я невозможного не требую, но лишь пишу, что думаю; прошу прочесть терпеливо, от моего письма ничего не портится, ни ломается, лишь перо тупится и то не беда". В половине октября снова письмо; "Важность кинбурнской победы в настоящее время понятна, но думаю, что с той стороны не можно почитать за обеспеченную, дондеже Очаков не будет в наших руках". Потемкин, несмотря на это, считал невозможным взятие Очакова.