Олег Будницкий - «Права человека и империи»: В. А. Маклаков - М. А. Алданов переписка 1929-1957 гг.

Я не знаю, что там ему говорили и как он оправдывался; он не говорил, и я поэтому не спрашивал. Но другим он жаловался на меня, что я газету подвел и стал ее спасать. В Объединении поднялся вопрос — отречься от газеты. Но такое отречение было бы претенциозно, т. к. никто нигде никогда не говорил печатно, что газета орган Объединения. Мне жалко Ступницкого, который взялся нести тяжесть ему не по силам; и в большем винить его не могу. Но, конечно, превратив газету в подражание «Патриоту», он лишил Объединение «голоса». Если о нем и не будут судить по «газете», то физиономии его все-таки нет; оно теперь без голоса. И оттуда взаимное неудовольствие и потеря Объединением связи с советами. Тут Вы оказались пророком: гора родила мышь. Но ведь горы-то и не было; она Вам только издали показалась горой; мы смотрели скромнее.

Теперь хочу Вам сказать два слова о другом. Если мысль о том, что Россия круто повернула на новый путь, есть иллюзия, то все же в России, как всюду, идет полным ходом процесс сочетания старого с новым, интересов всего государства с интересами отдельного человека на иных, но разумных началах. Если бы я имел время и был редактором, вместо Ступницкого, я бы именно это анализировал и описывал, и хвалил бы советов [так!] за это так, что от моих похвал бы не поздоровилось. В России воскресает личность и заставляет государство себе уступать. И это во всех областях.

Возьмите интимную область личной жизни — любовь, семью и т. д. После недолгих лет нравов конского завода, или уничтожения личной жизни для государственной пользы, воскресает старая семья, с ее грехами и со здоровой основой. То же в области религии: безбожие провалилось, личность победила. В хозяйственной жизни, как живут мужики в колхозах — не знаю. Но зато вижу, что внизу, не только в местных советах, но во всех предприятиях (промышленных) идет здоровое сочетание «ответственного» распорядителя с «общественностью», которая может и критиковать, и порицать, и требовать ответа. Все это начинается снизу, и если еще не дошло доверху, то дойдет. И по мере того, как эти нравы будут укрепляться внизу, будет меняться и верх. В борьбе всякого верха с низом, верх может победить только тогда, когда он поставит низы в соответственные условия, будет держать их в темноте, в полном подчинении начальству, словом в атмосфере верха [так!]. Я думаю, что это они понимают. И недаром, как говорят, их старания направлены сейчас на массы, что свобода внизу при самодержавии наверху достижима. Отсюда новый своеобразный культ Иоанна Грозного {295}. Но это, конечно, паллиатив ненадолго. Изменить политику внизу она уже не может. И поэтому советская власть подпиливает сук, на котором сидит. Но это совершится не переворотом, не революцией, а постепенным изменением существующего. Теперешний процесс в России напоминает Самодержавие после 60 гг. Оно тоже не хотело сдаваться, держалось за свои прерогативы, за полноту своей власти, но тем, что освободило крестьян, дало земство и суд, себя постепенно подтачивало, и привело к 1905 г. То же будет с советской властью; но новый порядок выйдет из них, с ними, а не из «Учредиловки». То был предмет давнишней моей ненависти, ибо в ней нет ничего, кроме фраз, фикции и обмана, не в обиду будь сказано Вишняку. Когда сейчас французское правительство без всякой надобности уступило в этом вопросе, мне все же обидно; для меня Ф[ранция] провалилась. Учредительное Собрание мыслимо только, как орудие сильной власти, а не источник ее. Считать «плебисцит» выражением воли народа теперь, после опыта XX в. непростительная наивность {296}.

Если это реакция — я в ней повинен. Я предполагаю, что в основе власти лежит занятие практической работой, советов или хозяйственных ячеек, а не «партий» и их комитетов. И поэтому из «советов» может возродиться здоровая государственность, а не Учредиловка — только уродливая. Учредиловка может быть только орудием сильной власти, а не источником ее.

Машинопись. Копия.

HIA. 2-12.

М.А. Алданов — Б.И. Элькину {297}, 15 июля 1945

15 июля 1945

Дорогой Борис Исаакович.

<���…>

Я получил длинное письмо от Василия Алексеевича о «визите», но оно скрестилось с моим, и на мои доводы он, таким образом, не отвечает. Не могу сказать, чтобы его письмо меня убедило. Да, сам В[асилий] Ал[ексеевич] не капитулировал, но его «группа» (о которой, скажу Вам по секрету, он пишет довольно пренебрежительно) бесспорно капитулировала. Что сказать, например, о докладе Альперина?! А их «официоз», по-видимому, ничем не отличается от «Сов[етского] Патриота» — по крайней мере в передовых. Первая передовая и ответ Маклакову были именно «Чего изволите». Вас. Алексеевич пишет и Коновалову и мне, что его первая статья в этой газете была, вероятно, и последней. По письмам П.А. Берлина {298}видно, что некоторые визитеры (как Тер-Погосян) бьют отбой (у них Катценяммер {299}, - пишет Берлин). Я продолжаю считать визит большой ошибкой, хотя, как Вы знаете, не причисляю себя к «непримиримым», не понимая, что это значит. Статьи Вишняка и Федотова, особенно в «За Свободу» {300}чрезвычайно меня раздражают. «Нов[ый] Журнал» этих статей не поместил бы при всей своей «коалиционности». Я писал Титову, что если бы Сталин дал амнистию, то мы приветствовали бы это (а не его), и добавил: не являясь с визитом в посольство. Так же мы приветствовали и победы русской армии. Думаю, следовательно, что Вы тут находите у меня противоречие напрасно. Мои письма и к Вам, и в Париж были построены на том, что ошибкой были визит и тост. Если бы они то же самое сказали в газете или в брошюре, как покойный Павел Николаевич [Милюков], то это развала политической эмиграции за собой не повлекло бы. Абрам Самойлович [Альперин] с довольно странной, чтобы не выразиться сильнее, шутливостью, сообщает нам (для «петит истуар» {301}), что икра, рябиновка и портвейн были превосходные. Я очень этому рад, но боюсь, что хуже едят и пьют миллионы ни в чем не повинных людей, сидящих в ужасных лагерях по воле человека, за которого пили портвейн и рябиновку на рю Гренелль («молчаливо», — сообщает Вас[илий] Алексеевич, — но он ничего не слышит: может быть, кое-кто и не совсем молчаливо). Я писал, что «эмиграция его величества» есть нечто совершенно бессмысленное, и остаюсь при этом мнении. Нельзя призывать к возвращению — и сидеть в «Биотерапии». Нельзя говорить «мы ни от чего не отказались» и издавать лакейскую газету — или называть ее «нашим официозом». Думаю, что M а к л а к о в — не знаю насчет других — относится к первой передовой газеты и к ответу редакции на его статью точно так же как я (а относительно Вас я и не сомневался в этом). Вас. Алексеевич пишет, что предложения вернуться не принял, так как капитан корабля покидает его последним. Как он, при своем редком уме, не почувствовал маленькой доли комического элемента в этих словах: при крушении капитан сходит в лодку с корабля последним потому, что оставаться на корабле очень опасно, а быть на лодке менее опасно. Здесь же дело обстоит как раз обратно: оставаться в Париже совершенно безопасно, тогда как вернуться значит идти на авантюру (напомню хотя бы о Святополке-Мирском {302}). Все же остальные, от Титова до Ступницкого, ни о каком возвращении никогда и не думали, — они рекомендуют это другим. А если вернувшихся постигнут там позже какие-либо неприятности, ну, что ж делать, очень жаль.