Том 6. Литература первой половины XIX в.

Говоря об участи нации, Словацкий использует дантовские мотивы («Поэма Пяста Дантышека герба Лелива о пекле», 1839, герой которой, потеряв трех сыновей, совершает путешествие в ад). В дантовской традиции задумал Словацкий и поэму «Ангелли» (1838), написав ее ритмической прозой. Действие происходит в Сибири, где томятся ссыльные поляки, но на самом деле речь идет о политической борьбе среди эмиграции (Словацкий, споря с Мицкевичем, не считал ее стоящей на уровне великой исторической миссии и оценивал критически). Изображая в «Ангелли» эмигрантов, поэт стремился стать над партиями, счел далекими от народа и консерваторов, и проповедников религиозно — мистических учений, и демократов (хотя со взглядами последних политические мнения Словацкого во многом совпадали). Поэт предсказывал грядущую революцию, на знамени которой будет начертано слово «люд», т. е. простой народ. В своем пророческом видении он не находил места для героя поэмы, юного «рыцаря сердца», жертвы тяжелого безвременья, чье призвание лишь в том, чтобы связать своей судьбой прошлое и будушее.

Еще в конце 20‑х годов Словацкий обратился к драматургии, создав трагедии («Миндовг», 1829; «Мария Стюарт», 1830), отмеченные влиянием Шекспира и насыщенные политическим содержанием. После восстания, когда драма становится ведущим жанром в польской литературе, Словацкий выступает, по сути дела, как создатель польского романтического театрального репертуара (освоенного сценой спустя много лет). Изданный анонимно «Кордиан» (1834) был (как третья часть «Дзядов» Мицкевича) образцом свободно построенной романтической драмы. Автор «Кордиана» по — своему интерпретировал избранный им жанр: расширил охват событий и круг участников, локализовал происходящее как в Польше, так и в других европейских странах; фантастику использовал не только для выражения своей оценки событий и лиц, но и для раскрытия внутреннего мира героя. «Кордианом» был начат многолетний поэтический спор между Словацким и Мицкевичем: автор его выступил против мессианистской доктрины создателя «Дзядов», считая, что участие поляков в освободительной борьбе народов в мистическом обосновании не нуждается.

«Кордиан» был в центре мировоззренческих исканий романтиков, которые, не отказываясь от универсализма, но предполагая большую сложность связей между индивидуумом и универсумом, между свободным существованием первого и гармоническим единством второго (как двумя сторонами идеала), настаивали на необходимости нестесненного развития национальной общности, мыслимого и как сфера, в которой личность реализуется, и как условие общечеловеческой гармонии. Заглавный герой драмы, один из тех «сыновей века», которые были предметом внимания многих европейских писателей той эпохи, по — романтически разочаровавшись в мире и человеке, в любви, цивилизации, религии, приходит к осознанию нерасторжимой своей связи с соотечественниками и обретает смысл жизни в идее патриотического самопожертвования. Но отношение поэта к своему герою неоднозначно: наделив его благородством и горячностью, показав его превосходство над малодушными и осторожными, поэт не дает ему духовных сил, нужных для осуществления дерзкого замысла (Кордиан берется в одиночку совершить убийство царя). Поражение романтического индивидуализма приобрело у Словацкого политический смысл: уроки восстания убеждали в трагической противоречивости современной поэту шляхетской революционности.

Ключевые проблемы польского романтизма были связаны с отечественной историей и решались либо в философском плане, либо посредством художественного изображения узловых моментов национального прошлого. Словацкий, создавший несколько вариантов романтической драмы, обращался как к временам восстания Костюшко («Горштынский», 1835; не окончена), так и к красочной польской старине. Драма «Мазепа» (опубл. 1840) выделялась яркой обрисовкой характеров и страстей, динамизмом сюжета и была близка в жанровом отношении к французской романтической драме.

Стремясь понять историю народа, романтические художники считали необходимым выйти за предел, очерченный историческими свидетельствами, и на равных правах с ними поставить как память о прошлом, донесенную фольклором, так и поэтическую фантазию, призванную «сотворить» облик легендарных веков в национальной жизни. Словацкий задумывает цикл сказочных драм, драм — легенд, посвященных доисторическим временам. К ним романтическая историография, выдвинув тезис об иноземном происхождении шляхты, относила и момент смены господствовавших на заре польской жизни «исконно славянских» начал народоправства, навязанным якобы извне феодализмом.

В «Лилле Венеде» (1840) рассказана история покорения племени венедов захватчиками — лехитами, носителями грубой силы, на которой держится феодальный мир. И одновременно автор снова намекал на события 1831 г.: племя венедов гибнет вследствие упадка боевого духа, вследствие того, что вожди не смогли вдохновить свой народ.

Драма «Балладина» (1834; опубл. 1839) основана на фольклорном мотиве (злая сестра убивает добрую) и развертывается в произведение, повествующее о честолюбии и преступлении, о борьбе за власть. Фольклорную фантастику поэт переплетает с мотивами легенд, зафиксированных старинными польскими хрониками, и мотивами литературного происхождения (Шекспир). Простонародное начало, с которым связываются истинно нравственные понятия о жизни, противопоставлено в «Балладине» феодально — панскому. Последнее на время торжествует, обрекая на гибель невинность и благородство, но таит в себе и неминуемое возмездие (небесные силы исполняют смертный приговор: преступная героиня поражена молнией). «Балладину» Словацкий считал трагедией, которая «напоминает старинную балладу, написанную так, как будто ее сложил простой народ», и был уверен, что ее будет со временем читать простой крестьянин.

В лирике Словацкого гражданственность сочетается с такой проникновенностью, таким накалом чувств, что личное, выстраданное сливается с общенародной, крупномасштабной темой. В стихотворениях его отразились и вера в новое всенародное восстание («Успокоение»), и ощущение безвременья между моментами национального подъема, боль погибающих на чужбине изгнанников («Погребение капитана Майзнера»), и раздумья о тяжести человеческого бытия в современном поэту мире («Гимн»), и сознание задач, выпавших на долю его поколения: нести народу «светильник просвещения» и идти ради родины на борьбу и гибель («Мое завещание»). Отразился в лирике и демократизм поэта, который говорит об «ангельской душе» народа и призывает Польшу в очистительном своем обновлении сбросить «грубую скорлупу» шляхетства («Гробница Агамемнона»).