Том 6. Литература первой половины XIX в.

Другой поэт — романтик, Ян Радысерб — Веля (1822–1907), создавал яркие баллады на исторические темы. Каждая из них — взволнованный рассказ о славных исторических событиях в жизни народа, о борьбе угнетенных крестьян против деспотов — феодалов. Радысерб — Веля был одним из первых писателей, прокладывавших путь новой лужицкой прозе («Рассказы для оживления и облагораживания сердец лужицких сербов», 1847). Его основные повести и рассказы, как и баллады, относятся уже ко второй половине XIX в.

Первая половина XIX в. была важным периодом в истории серболужицкой литературы. Тесные связи с национально — освободительным движением, патриотическая направленность произведений лужицких писателей этого времени, зарождение новых литературных форм подготовили и ее дальнейшее плодотворное развитие.

Романтическое мироощущение в Венгрии первоначально всецело определялось порывом к национальной свободе, вне которой не мыслилась никакая иная, ни личная, ни социальная. Соответственно этому главным мотивом в литературе стала к середине 20‑х годов поэтизация прошлого страны (т. е. собственно свободного от австрийского владычества, исторически самоутверждающегося дворянства). Позже вольнолюбие дворянской и разночинной интеллигенции стало преодолевать узкосословные рамки, а романтизм — усваивать радикальную направленность.

История романтизма в Венгрии — это история роста национального самосознания, которое от дворянско — националистической героики возвысилось до подлинно патриотических, народно — гуманистических идеалов. Именно его малой пока социальной развитостью объяснялось почти безучастное отношение литературы к антинаполеоновской войне. Если наполеоновские походы и будили протест, то морализаторско — отвлеченный. Таково стихотворение Бенедека Вирага (1754–1830), поэта классицистических еще вкусов, о гибельности войн для человечества и благостности мира («Пожелание мира», 1801). Не случайна вообще связь сословно — ограниченного дворянского патриотизма с «буквой», а не духом литературных вкусов и течений недавнего прошлого. Ориентированный на античность идеал классицизма — с бидермайеровски — идиллическим оттенком — служил опорой мудрой нетребовательности, умеренной лояльности, которые воспевались тем же Вирагом, «венгерским Горацием», по слову современников. Однако даже в творчество Вирага, который отвергал романтический стиль за «напыщенность», проникали веяния нового времени. Проступали у него тревога, вызываемая австрийским нажимом на дворянство, стремление поднять национальный дух. С этой целью создал он на склоне лет жизни исторический труд «Мадьярские столетия» (1808–1816), где в назидательно — патриотических тонах рисовал славные века былой венгерской независимости.

Более видным поэтом тоже прежней, классицистской школы, в творчестве которого проскальзывали, однако, новые мотивы, был Шандор Кишфалуди (1772–1844). На фоне сентименталистских общих мест в его лирике (циклы «Горестная любовь», 1801; «Счастливая любовь», 1807) проступает и неудовлетворенность жизнью, а в исторических «Сказаньях» (1807) с идеализацией старозаветного быта и риторическим восславлением дворянских доблестей сочетаются мрачно — разочарованные ноты. Но подлинно переходная и в своей переходности почти трагически — противоречивая фигура — это во многом подготовивший приход романтиков поэт Даниэль Бержени (1776–1836). Влечение к образованности, критика религиозных представлений, идея «пользы» поэзии и склонность к моральным поучениям, дружеские отношения с Казинци — все это сближало его с Просвещением. Но обвинения, которыми осыпал он свой класс, ипохондрия, в которую его пороки повергали поэта, роднят Бержени с романтиками. Разумную уравновешенность и строгую соразмерность классицизма в его одах, элегиях, песнях и посланиях нарушают, а подчас опрокидывают смятенное ощущение кризисности эпохи, лирический субъективизм, энергичная выразительность и красочность языка.

Собственно романтизму в венгерской литературе положило начало выступление во втором десятилетии века драматурга и лирика Кароя Кишфалуди (младшего брата Ш. Кишфалуди), основателя ежегодного альманаха, фактически — первого в стране «толстого» литературного журнала «Аурора» (1821–1837); а особенно поэтов Ференца Кёльчеи и Михая Верешмарти. В отличие от примирительно настроенного старшего брата у Кароя Кишфалуди (1788–1830) рано начались нелады с отцом, крутым помещиком старого закала, которые вылились в прямой бунт против его воли. Он предпочел карьере богемную жизнь и после постановки на сцене своей историко — романтической пьесы «Татары в Венгрии» (1809) сразу стал знаменитостью. Среди его драм, где любовная интрига обычно сплеталась с перипетиями национально — освободительной борьбы, была одна («Воевода Штибор», 1818), где эта интрига (любовь помещичьего сына к крестьянской девушке) приобрела и социальную направленность. Автор патриотических элегий, романтических баллад, колких, пародийно и сатирически заостренных эпиграмм, песенок и новелл, К. Кишфалуди одним из первых среди венгерских романтиков ощутил в народной поэзии серьезное лирическое и жизненное содержание, которое пытался развить в собственных подражаниях. Венгерские исследователи отмечают в его комедии «Сваты» (1817) и более поздних новеллах на темы столичной жизни правдивые бытовые черты.

Другой венгерский романтик уже ярко выраженного патриотического склада — Ференц Кёльчеи (1790–1838). Его смолоду отличали эстетический кругозор, пристальное внимание к общечеловеческим проблемам, что сочеталось с острой, то меланхолической, то страстной неудовлетворенностью косным венгерским «провинциализмом». Кёльчеи был убежденным противником чисто филологической и подражательной ориентации Казинци и его почитателей. Не отвергая «универсального», общечеловеческого значения Просвещения, он сознательно отделял в своих статьях задачи венгерской литературы как от отвлеченно классицизирующей, аристократически «гетеанской» (или предромантической «оссиановской») ее линии, так и мещански — сентименталистской. Сам он искал опору в свободолюбивых заветах «грозовых» лет национальной истории, в живой поэтической самобытности.

Отсюда в его стихах то проникновенное обращение к образам Зрини и Ракоци — героев венгерской свободы, то песенная грусть, сквозь которую преломляется затаенное разочарование в настоящем. В конце 10‑х — начале 20‑х годов Кёльчеи как лирик много почерпнул в хранившем отзвук векового гнета интонационном строе фольклора. Тоскливо — печальная его сторона соответствовала его собственному самочувствию поэта безвременья — между отошедшим в прошлое просветительским якобинством и ненародившейся демократической революционностью. Обличительно — патриотический пафос стихотворений («Ракош», 1821; «Тиран», 1823; широко популярный среди передового дворянства 30–40‑х годов «Гимн», 1823; ода «К свободе», 1825) омрачался у него тревогой за будущее; сочетался с горькими сомнениями в возможности победы, скорбью о тщетности усилий («Vanitatum vanitas», 1823; «Утешение», 1824 и др.). Перед нами — сознающий свою высокую этическую миссию романтический поэт, который возвышается порой до настоящих гражданских филиппик, но постоянно чувствует над собой дамоклов меч национальной и человеческой несвободы, мешающей вырваться, расправить крылья.