Том 6. Литература первой половины XIX в.

Драмы К. Кишфалуди, лирика Кёльчеи открыли историю венгерского романтизма, в которой творчество Михая Верешмарти (1800–1855) — уже целый большой этап.

В первом крупном произведении Верешмарти, эпической поэме о пришествии древних венгров на свою теперешнюю родину «Бегство Задана» (1825), которая сделала его имя известным, даже знаменитым, все — сюжет, действие, сама торжественная форма — еще вполне отвечало национально — героическим иллюзиям. Описанные звучными, красочными гекзаметрами бранные победы легендарного венгерского вождя Арпада звали к мужественному действию. Слова поэта о детях его собственного «немощного века» звучали патриотической укоризной, пробуждая антигабсбургские чувства, гнев и отвагу. Вместе с тем известная схематичность фигуры Арпада, наделенного лишь условными доблестями героико — романтического арсенала, и более живые, лиричные образы разлученных влюбленных, элегически оттеняемый мотив недостижимого счастья намекали: не все бесспорно и благополучно в царстве пышно — величавой мадьярской славы. Зрело и семя противоречия между отвлеченным идеалом национального (на деле — дворянского) блага и лирической мечтой о реальном счастье личности.

Это подтверждают — показывая углубление в творчестве Верешмарти названного конфликта — и его поэмы, как фантастические («Волшебная долина», «Южный остров», обе — 1826), так и мрачно — романтические («Руины», 1830; «Два соседних замка», 1831). В первых — горькое чувство недосягаемости идеала, несовместимости с жизнью подлинной красоты (и вместе с тем — влечение к ней, поиски ее) побуждают поэта удалиться в причудливый сказочный мир. В двух последних ощущается разочарование в ходульной национально — романтической патетике, растущее отвращение к феодальному прошлому. Теперь оно рисуется Верешмарти царством дикости и лютого произвола.

Мучившийся разладом, разрывом идеального и реального поэт обращается к фольклору. В конце 20‑х — начале 30‑х годов Верешмарти создал много стихов песенно — балладного жанра. Некоторые из них — настоящие перлы венгерской поэзии. Простые по ситуации, задушевно — безыскусные, они проникнуты мудрым жизнеприятием, здоровым юмором. Присутствует в песнях и социальная оценка (стихотворения «Розой, нежной розой», «Покинутая девушка»). К социально окрашенным стихам песенного склада примыкают две романтические баллады: «Бечкереки» (1830) — об удалом разбойнике, смелом, молодцеватом покорителе сердец и «Прекрасная Илона» (1833) — психологически выразительное повествование о неразделенной любви простой девушки к королю Матяшу. По тематике, мироощущению, образной системе все они в той или иной мере связаны, с одной стороны, с трагическими поэмами, а с другой — с более оптимистическими мотивами фантастической драмы — сказки «Чонгор и Тюнде» (1830), одного из выдающихся созданий Верешмарти и всего венгерского романтизма. Это сказка с глубоким философским подтекстом, в котором сгустились обретенные в фольклоре народный опыт, вековая мудрость.

Сами образы «Чонгора и Тюнде» — творческое переосмысление народно — поэтических преданий и поверий (волшебная яблоня, которая посажена влюбленной девушкой; страна фей, царство зари, воплощающие силы зла ведьма и чертенята, которые стараются расстроить счастье влюбленных). А литературным источником для драмы послужило произведение Альберта Гергеи «Аргируш, сын королевский» (XVI в.), созданное, в свою очередь, по народным мотивам. На него опирается сюжетная ситуация «Чонгора и Тюнде»: юноша с чистым и отважным сердцем, Чонгор, отправляется искать счастье, которое олицетворяет любимая им фея — Тюнде. Философский смысл сказки в том, что романтические герои, ищущие счастье, добро, красоту, покидают небо ради земли, хотя на ней нет ни бессмертия, ни идеального совершенства и все здесь непрочно, недолговечно. Не случайно в драме — сказке Верешмарти одну пару влюбленных — Чонгора и Тюнде, которые витают в облаках идеальных помыслов и чувств, сопровождает другая: их слуги, Балга и Илма, обрисованные комически — бытовыми чертами. Эта крестьянская пара помогает влюбленным в поисках верного пути, благодаря чему мечта и реальность в общем приходят в драме к некоему сказочно — условному, но все же гармоническому равновесию, единству. Не становясь бестелесной, но и не растворяясь в грубом эгоизме, красота выступает в обличье самоотверженной, высокой и все — таки реальной земной любви, которая одолевает препятствия и торжествует над ведьмовскими кознями, злом и хаосом.

В этом возвышенном гуманизме — истинная народность драмы — сказки Верешмарти. Народное ее содержание раскрывается и в противопоставлении Чонгора символическим образам Торгаша, Властелина и Мудреца; его великой любви — стяжательству, властолюбию и ложной, скептической, агностической учености. Отвергая корысть, угнетение, пессимистическую, скептическую премудрость, поэт утверждал, что счастье — в служении живой жизни, в дружном единстве с невыдуманным, бедствующим, но не падающим духом народом; в в вере в лучшее назначение человека.

Венгерский романтизм в творчестве Верешмарти 30–40‑х годов стал обретать деятельно — гуманистическую, даже демократическую направленность. Именно тогда созданы и лучшие произведения патриотической лирики. Одни из них возвеличивали борьбу во славу отчизны, волю к победе («Венгерский герб», 1832). Твердость воспевает и знаменитый «Призыв» (1836) с его суровой дилеммой: «здесь жить иль умереть». «Призыв», поэтическая клятва в верности свободе, стал настоящей национальной песнью, широко популярной в Венгрии в канун революции. Патриотический призыв трудиться, не покладая рук, звучит и позже («Любовь к отчизне», «Пророчество», 1847). Другие стихотворения — скорее сатирические, обличительные («К скуке», 1841; «Судьба и мадьяр», 1845). В них поэт бичевал косность, медлительность отсталой части дворянства, умственный и общественный застой. До резкого и гневного осмеяния дворянства, которое угнетает народ, позорит родину, возвышается Верешмарти в стихотворении «Дом Сословного собрания» (1848).

Обличение косности, требование большей политической решимости переплеталось в патриотической лирике Верешмарти и с темой трагической (отчасти связующей его с Кёльчеи). Она слышится, например, в «Бездомном» (1835). Романтический образ бездомного скитальца — изгнанника выражал и скорбь гражданина и трагедию венгерского национально — освободительного движения, которое пока не одержало победы. Столь же трагичен смелый и оригинальный поэтический образ «живой статуи» (одноименное стихотворение 1841 г.), который воплощал томление и муку утратившей независимость Польши.