Том 6. Литература первой половины XIX в.

Как и в XVIII в., преимущественную роль в литературных связях первой половины XIX в. играют китайские эпопеи и романы. Именно в это время появляется целая серия переводов этого рода литературы на монгольский язык («Троецарствие», «Речные заводи», «Цзинь, Пин, Мэй», «Сон в красном тереме» и др.). Согласно хранящемуся в Ленинградском отделении Института востоковедения АН СССР каталогу монгольских переводов с китайского (до 1840 г.), к этому времени было переведено около 20 китайских эпопей и романов, что создало предпосылку как для появления во второй половине века первых монгольских романов, так и для интенсивного развития восточномонгольского устного сказа бэнсэн улигэр, основанного на сюжетах старинных китайских эпопей.

В Японии, где наиболее популярные китайские исторические эпопеи и романы появились в переводах еще в XVII–XVIII вв., в первой половине века небывалую популярность получает китайская авантюрно — героическая эпопея «Речные заводи», впервые переведенная еще в XVIII в. В 1828 г. издается перевод, выполненный известным романистом Бакином, в 1829 г. еще два новых перевода. Вслед за ними появляются и различные новые переделки (первые попытки творческого использования этой эпопеи в Японии относятся к 70‑м годам XVIII в.). В 1799–1801 гг. издаются «„Речные заводи“ верных сановников», в 1850 г. созданные тем же Бакином «„Речные заводи“ красавиц», где все герои — женщины. С конца XVIII по середину XIX в. в Японии появилось не менее 5 переложений, близких к оригиналу, и около 15 более далеких от текста переработок (включая и переложение для детей). Немалое место в тогдашней книжной продукции занимали обработки и адаптации других китайских эпопей («Троецарствие», «Путешествие на Запад»). Действие в них переносилось в Японию, герои были тоже японцы, сюжеты порой переделывались весьма вольно, это был особый этап восприятия и творческого использования опыта соседней литературы, когда обработки и национальные адаптации сосуществуют с прямыми переводами. Китайская повествовательная литература наряду с местным фольклором продолжает в это время питать сюжетными коллизиями японскую прозу, при этом нередко иноземный сюжет дает лишь некий импульс японскому писателю (сюжетно связанным оказывается лишь начало — завязка произведения, дальнейшее же развитие действия подчинено уже логике чисто японского повествования). Так начало романа Бакина «Жизнеописание восьми псов…» есть переработка в духе национальной адаптации известного в Китае с IV в. тотемического предания о браке между дочерью правителя и псом, спасшим царство; для завязки действия Бакин использовал и сюжетные ходы «Речных заводей», влияние которых прослеживается в его романах на всех уровнях.

В отличие от предшествующих периодов, когда китайская литература была ведущей литературой региона, и в отличие от XVII в. и отчасти XVIII в., когда в развитии китайской и японской литератур наблюдается определенное равновесие, в первой половине XIX в., несмотря на ряд запретов и ограничений и на весьма опосредованную связь литературы с современной действительностью, японская литература, развивающаяся во многом как литература городская, литература с ярко выраженными чертами травестирования, начинает опережать другие литературы региона, накапливая новые качества, давшие о себе знать после буржуазной революции Мэйдзи.

Китайская литература первой половины XIX в. сохраняла средневековый характер и развивалась в русле национальных традиций, оставаясь важной составной частью в комплексе конфуцианской учености. Литература, подчиненная конфуцианской идеологии, была мощным средством распространения официальной догмы. Конфуцианский конформизм оказывался присущ даже литераторам, которые осмеливались отступать от ортодоксии и выдвигать просветительские идеи. В соответствии с конфуцианскими представлениями литературе отводилась хотя и престижная, но в определенном смысле утилитарная роль. Литература ценилась прежде всего как средство нравственного самоусовершенствования, орудие поддержания и упрочения норм и правил, регулирующих жизнь государства, народа и отдельных людей в духе конфуцианского учения. Влияние буддизма и даосизма на мировоззренческие основы литературы не шло в это время ни в какое сравнение со всеопределяющим влиянием конфуцианства. Идейно — творческие принципы заимствовались из прошлого и ориентировали литературу на подражание прошлому. Книжная ученость как воплощение проверенного временем художественного опыта ставилась много выше, чем реальное знание жизни. Поощрялось подражание шедеврам прошлого. Жанры, формы, образы, настроения, лексика — все заимствовалось у предшественников.

В повествовательной прозе и драматургии внимание концентрировалось на воспроизведении условных типов. Новаторство ограничивалось, как правило, тем, что писатель, оставив одни формы и жанры, уже основательно приевшиеся, начинал писать в других, тоже старых, как бы возрождаемых им к новой жизни. В литературном творчестве господствовал культ формы. Чем изощренней она была, чем больше соответствовала требованиям нормативной поэтики, чем ближе подходила к признанным эталонам, тем большей заслуживала похвалы.

В китайской литературе первой половины XIX в. продолжали сосуществовать два основных потока. Первый, элитарный, включал классическую поэзию (ши и цы) и бессюжетную прозу — древнего стиля (гувэнь) и ритмического, так называемого параллельного (пяньливэнь). Произведения в этих жанрах писались на архаическом книжном языке вэньянь. Второй поток, демократический, объединял повествовательную прозу (сяошо) — в основном роман — и драматургию (жанры цзацзюй и чуаньци). Произведения этих родов и жанров создавались преимущественно на байхуа — языке, близком к живой речи.

Конфуцианская эстетика четко разграничивала эти два потока. Занятие классической поэзией и бессюжетной прозой считалось делом достойным. Произведения, создаваемые в этих родах и жанрах, относились к высокой словесности, способной воплотить конфуцианскую истину Дао — Пути. Роман и новелла пользовались широкой популярностью, но независимо от художественных достоинств конфуцианская традиция отказывала им в праве называться настоящей литературой. На практике же в творчестве отдельных писателей разграничительная линия между двумя потоками вполне могла оказаться размытой. Конфуцианская ортодоксия ставила себе в заслугу поддержание «чистоты национального духа». Литература Китая сознательно ориентировалась на самоизоляцию, что причиняло ей серьезный ущерб. Начало XIX в. в жизни китайского общества ознаменовалось явным усилением изоляционистских настроений. Христианские миссионеры, пользовавшиеся покровительством первых маньчжурских императоров, утратили былое влияние при дворе и подвергались гонениям. И даже тогда, когда новые обстоятельства побудили Китай обратить взгляд на Запад, в поле зрения передовых китайцев попали лишь материальные, но не духовные ценности западной цивилизации. Получение двором коллекции русских книг или перевод на китайский язык нескольких басен Эзопа, напечатанных миссионерской газетой, оставались случайными эпизодами, не вызывавшими общественного резонанса.