Том 5. Литература XVIII в.

Предромантический в своей основной мировоззренческой тенденции, театр Альфьери, однако, многим обязан классицизму — прежде всего своей формой. Альфьери ориентируется на классическую схему трагедии, но вносит в нее изменения, в целом соответствующие тем тенденциям к укрупненности, цельности образов, к простоте и логической ясности стиля, к концентрированности действия, которые характеризует европейский классицизм эпохи революции. Титанические характеры, каждый из которых подчинен или одной сильной страсти, или разно понимаемому чувству долга, резко противостоят друг другу, воплощая два «полюса» единого конфликта. Сам этот конфликт, строящийся нередко на противоречии личных устремлений и общественного долга, в основе своей классицистичен. Четкий, энергичный ритм действия, лишенного побочных интриг, преобладание показа над описанием событий, малочисленность персонажей, идейная насыщенность и лаконизм диалогов — таковы главные черты трагедийного стиля Альфьери.

Современники и потомки извлекали из трагедий Альфьери политический урок, так как каждая из них — это трагедия борьбы за обретение свободы. Но театр Альфьери далеко не был театром только политическим. При всей обнаженности политической идеи его пьесы — и это было знамением предромантической эпохи — отмечены лиризмом.

В творчестве Альфьери — автора трагедий — можно выделить по крайней мере три этапа. В ранний цикл, создававшийся в 1775–1777 гг., входят «Антоний и Клеопатра», «Филипп», «Полиник», «Антигона», «Агамемнон», «Орест», «Виргиния», «Тимолеон», «Заговор Пацци» (все изданы в 1783 г.). По содержанию эти трагедии во многом перекликаются с трактатом «О тирании». Пружиной сценического действия в них является политический конфликт энтузиаста, восставшего против тиранической власти, и деспота, одержимого жаждой господствовать. Но уже в этих трагедиях рядом с главным политическим «центром» драматического действия появляется новый узел трагических противоречий. Антитеза свободы и несвободы, разделяя действующие лица на два «полюса», проходит и через внутренний мир главных героев. Так, король Филипп интересен не только как иллюстрация политической мысли, но и как носитель сложной, напряженной внутренней драмы. Это драма могучей, подавляющей всех своей волей личности, которая, однако, стала жертвой собственной тиранической власти и сама отравлена атмосферой насилия, лицемерия и слепого подчинения. Противоречив и образ тираноборца Карлоса, восставшего против деспота — отца, но вовсе не питающего надежд на успех. Это в значительной степени предромантический герой, рассматривающий свое поражение и гибель как нравственную победу, как торжество свободы.

В «Оресте» противостояние преступного тирана Эгиста и тирановержца Ореста разрешается внешне торжеством справедливого возмездия: даже народ Аргоса поддерживает героя в его мщении. Но внутренний «нерв» трагедии в том, что победа Ореста оборачивается глубоким поражением. Орест оказывается не господином своей воли, а игрушкой неуправляемой страсти, и в этом отношении он не отличается от его преступной матери — раздираемой противоречивыми чувствами пособницы Эгиста.

В «Виргинии» и «Тимолеоне» освободительная мысль Альфьери выразилась более последовательно, но и более отвлеченно. Персонажи «Виргинии» Ицилий и Виргиния являют собой образец гражданских и патриотических добродетелей, но в них слишком прямолинейно выразилось явно плутарховское начало. Еще менее человеческого содержания в образе Тимолеона. История борьбы Тимолеона и его брата — тирана представляет собой умозрительный конфликт двух противоположных идеологий.

В 80‑е годы в трагедиях Альфьери усиливаются пессимистические и индивидуалистические мотивы. Настроения отчаяния, разочарования, признание ограниченности человеческих сил в борьбе с судьбой пронизывают «Заговор Пацци» (1777) и «Меропу» (1782). «Саул» (1782, изд. 1787) и «Мирра» (1784, изд. 1787) знаменуют новый этап в углублении кризиса просветительских идей Альфьери и в развитии в его творчестве предромантических тенденций.

История Саула, почерпнутая Альфьери из Библии, в новом свете и с незнакомой драматургу прежде глубиной психологизма решает проблему величия и ничтожества человеческих деяний. Картина действительности становится еще более трагичной. Классицистическое столкновение индивидуальных стремлений и долга перед обществом приобретает новый аспект: история противоборства властолюбивого Саула и преданного своему народу Давида — это история трагического, разрушающего человеческую волю сознания невозможности ни примирить долг и страсть, ни осуществить владеющий героем титанический порыв к свободе, ни тем более противиться ему. Вместе с тем в «Сауле» личность главного героя приобретает поистине космические масштабы. В стремлении сохранить под ударами судьбы свое могущество и власть Саул бросает вызов судьбе и даже «закону бога». Он трагически прекрасен. Давид гораздо тусклее, ординарнее индивидуалиста Саула. Но Саул — и герой, и жертва своего крайнего индивидуализма. Он сомневается в себе, одинок, подозрителен, он на каждом шагу терпит поражения. Разлад героя с миром подчеркнут введением в трагедию «второго плана», столь нехарактерного для строго единого действия трагедий Альфьери. Рядом с одиноким, предоставленным разрушительной буре сомнений и величественным в своем поражении Саулом предстает обрисованный в поэтичных, лирических тонах мир естественных привязанностей, безмятежных человеческих чувств и желаний. Это мир тех, кто, согласившись подчинить свою волю долгу и признать всесилие высшего закона, не знает каких бы то ни было противоречий. Тем контрастнее звучит в «Сауле» предромантический мотив смерти — освобождения. Именно в ней Саулу суждено наконец реализовать свои титанические возможности и стать господином над судьбой.

В «Мирре» пессимистическая концепция жизни приобретает еще более всеобъемлющий характер. В отличие от более ранних произведений трагический конфликт замкнут рамками семейных отношений, а герои далеки от высоких общественных замыслов. Сильная страсть, овладевшая героиней, ведет ее к страшной нравственной катастрофе. Самое естественное из чувств — любовь — в полюбившей своего отца Мирре превращается в противоестественный и чудовищный порок, добрые побуждения близких Мирры — в источник ее нравственных мучений. Все персонажи трагедии без исключения несчастны, разобщены, все — жертвы враждебной всемогущей судьбы. Вступая с нею в противоборство, Мирра только приближает час своего позора и окончательного поражения. В отличие от «Саула» в «Мирре» смерть героини не акт самоочищения, а апофеоз отчаяния и унижения.