Том 5. Литература XVIII в.

Национальный общественный подъем, который после Великой французской революции пережил на Западе известную паузу, здесь в большинстве стран непрерывно нарастал вплоть до восстания Костюшко, революции 1848 г. и других демократических выступлений. И поэтому фольклорная линия национальной культуры (меньше стесняемая придворными, сословно — аристократическими, а также буржуазно — мещанскими канонами и вкусами) в Средней и Юго — Восточной Европе подчас заметней. Небезынтересно в этой связи, что виднейший венгерский поэт — просветитель Чоконаи — Витез — недоучившийся школяр, а большинство его произведений, ставших классическими в венгерской литературе, — жизнелюбиво — фольклорны по содержанию и форме.

И классицизм нельзя здесь поэтому просто уподобить западному (например, французскому XVII в.). Он не только преломляется сквозь призму идей энциклопедистов, творчества Вольтера, Руссо и не только принимает освободительно — патриотическую окраску. Складываясь в борьбе с косно — сословным сарматским (Польша) и контрреформационным иезуитским (Венгрия) барокко, он отчасти усваивает также барочно — фольклорные элементы. Сильнее и отчетливее всего классицизм вследствие специфических условий (критико — теоретическая деятельность образованных меценатов) заявил о себе в Польше. Но и там он выступил не в самом строгом и изысканном, а подчас почти простонародно пестром облачении (сошлемся хотя бы на традиции народно — ярмарочных представлений, бытовизм ситуаций и языка в комедиях Богомольца).

Многие литературы Юго — Восточной и Центральной Европы (болгарская, чешская, словацкая) в XVIII в., по выражению восточноевропейских просветителей, подчас как бы «возрождались» после длительного упадка, вызванного османским нашествием или габсбургским завоеванием. Отсюда — термин «национальное возрождение», которым нередко обозначается в них период Просвещения и романтизма. Это национальное возрождение не тождественно западноевропейскому Ренессансу. Национальному возрождению в Центральной и Юго — Восточной Европе не свойствен повышенный интерес к античности и т. п. Но роль новой «античности», несомненно, выполняло в известной мере собственное культурное наследие (а также соседних литератур и народов), в том числе ренессансное и не в последнюю очередь фольклорное. Фольклорно — ренессансный элемент был ферментом нового роста, носителем художественной преемственности, который и в барочном, классицистском или сентименталистском преломлении воплощал непрерывность и своеобразие традиций, свидетельствовал о внутренней органичности в этих литературах также и Просвещения, не сводимого к одним западным веяниям.

В поисках образцов художники, поэты, теоретики нового литературного подъема обращались, кроме западноевропейских, раньше всего к традициям Реформации и Ренессанса в своих странах. Но когда письменных традиций не хватало, они обращались к народному творчеству, которое часто помогало восстановить связь времен, перекинуть мосты через провалы, образовавшиеся в результате жестокого порабощения и преследований. В особенно же угнетенных, культурно обездоленных странах (как Словакия) оно и вообще оказалось почти единственным источником формирования новой литературы.

Борьба с завоевателями, которая вовлекала в общественное движение большие массы народа, с одной стороны, подготовила страны Центральной и Юго — Восточной Европы к восприятию просветительских идей, а с другой — побудила литературу обратиться к собственным национально — героическим и социально — освободительным художественным традициям, включая фольклорные. Не случаен поэтому тот сознательный интерес к фольклору у просветителей этих стран (Качич — Миошич в Хорватии, Палоци — Хорват в Венгрии), который выразился позже в собирании ими же народных песен. Это не только предромантическое явление, но и органическая потребность национального сопротивления, возрождения или обновления литературы. Язык песен если не ложился в основу, то по крайней мере помогал становлению литературного языка. Заложенное же в них народное жизневосприятие служило подчас опорой творческого вдохновения и кладезем художественных находок Чоконаи — Витезу и Фазекашу, Трембецкому, Красицкому или Заблоцкому.

Уже из сказанного видно, что литературы центра и юго — востока Европы во многом занимают как бы промежуточное, срединное положение между западноевропейской и русской, частью расходясь с одной, частью сходясь с другой. Видно также, что, несмотря даже на неблагоприятные исторические причины (национальное становление в условиях инонационального господства), литературы Центральной и Юго — Восточной Европы обладали своими внутренними самобытными возможностями. Недостаточно было бы поэтому говорить только об их «отставании» сравнительно, допустим, с западной. Перед нами — особый, но полноправный вид или тип литературного развития, которое, несмотря на затрудненность, задержку, обещало новый рост и подъем. Самим сознанием этой задержки ”отставания“ — и неразрывным с ним обращением к собственному (и зарубежному) культурному наследию — порождался, в частности, достойный всякого уважения морально — патриотический пафос тех благородных ревнителей отечественного образования, культуры и литературы, гордых своим призванием, счастливых верой в их будущее, которыми так богат в этой части Европы XVIII век. Это сознание было мощной движущей силой и дальнейшего развития среднеевропейских, южнославянских и балканских культур и литератур. На рубежах Европы Западной и Восточной уже тогда закладывались подготовленные прошлым и важные для ближайшего будущего качества и особенности, которые, развернувшись, принесли потом, в XIX и XX вв., этим странам и их литературам заслуженную известность и общеевропейское признание.

Таковы идеи (и, можно сказать, пафос) славяно — балканского единства. Тесное соседство многих национальностей в сердце Европы и на Балканах в общих государственных границах порождало не только трения, распри, но и понимание нераздельности исторических судеб, которое укрепляла вековая борьба против османских поработителей, австро — немецких угнетателей. Память об этой борьбе (которая, предшествуя образованию наций, была свободна от националистической ограниченности!) будила у многих просветителей мысли о необходимости дружбы народов, важности союза их и на будущие времена. Конкретно — политическую форму это стремление к солидарности обрело, например, у греческого поэта Ригаса, который выдвигал идею федерации балканских народов для свержения оттоманского ига. В иной, антигабсбургской форме она оживала у венгерских дворянских и крестьянских демократов начала XIX в., преломлялась отчасти в романтике славянской общности и т. д.