Том 5. Литература XVIII в.

Создавая новый поэтический язык, свободный от макаронизмов и сарматской напыщенности, Нарушевич не смог, однако, до конца выдержать строй классицистической стилистики. Тяжеловесные метафоры, причудливая орнаментация, специфические неологизмы, надуманная архаизация и инверсия выдавали в нем профессора поэтики и риторики недавнего прошлого.

Эти отзвуки «сарматской лиры» уже не коснулись поэзии Станислава Трембецкого (1739–1812), выступившего в середине 70‑х годов, когда умолкает Нарушевич, увлеченный работой над фундаментальной «Историей польского народа». Королевский секретарь, эрудит, чья молодость прошла в Париже, Трембецкий, дебютировав в зрелые годы, сразу выступает как поэт сложившийся и свободный от сарматских влияний. Его описательные поэмы, оды, послания, панегирики, фрашки и лирика, проникнутые просветительскими идеями, содержащие острую и смелую для того времени критику не только феодальных отношений и морали, но и католицизма (вплоть до недвусмысленных замечаний в адрес папы), стилистически отточены, многообразны по ритмике, отличаются новизной силлабических стихотворных форм. Он первым вводит в польскую поэзию алкееву строфу, создает ритмический тринадцатисложник с гармонически выдержанной цезурой, получивший широкое распространение в 80–90‑е годы. В баснях его проступают свойственные польскому фольклору элементы силлаботонизма. Воскрешая традиции польского возрождения, зачастую отказываясь от классицистически универсальной обобщенности, Трембецкий рельефно выписывает сценки, образы и типы наблюдаемой действительности, смело включает в поэзию живую разговорную речь. Введенным Нарушевичем классицистическим жанрам поэт придает чисто национальное своеобразие, насыщая их польским колоритом как в сюжете, так и в языке, стиле. Видя в поэтическом слове особое художественно выразительное средство, он во многом предвосхищает польских романтиков, которые нарекли его своим предтечей.

Басни Трембецкого примечательны не только реально — бытовой фабулой, но нередко и социально намеченным конфликтом, сочной разговорностью языка, речевым портретом. Подобное отношение к художественному изображению отличает и комедию Трембецкого (по мотивам Вольтера) «Блудный сын» (1780), обличающую пережитки прошлого в шляхетской среде. В лирике поэта видны веяния рококо. Легкие полутона, переливы настроений, будто на лету схваченные движения и жесты, светское остроумие и тонкий юмор, обостренное чувство ритма — все это, наряду с версификаторским мастерством, подымает его стихи до вершин лирической поэзии польского Просвещения.

Вслед за Трембецким в середине 70‑х годов дебютировал в литературе и Игнацы Красицкий (1735–1801), впоследствии завоевавший славу «князя поэтов». Человек широкой эрудиции, автор просветительской энциклопедии («Собрание необходимых сведений», 1781) и своего рода истории всемирной литературы («О стихотворстве и стихотворцах», изд. 1803), Красицкий — поэт утверждает в национальной литературе классицизм во всей его завершенности и полноте. Его поэмы, сатиры, оды, гимны, поэтические послания, песни, фрашки, басни замечательны строго продуманной композицией, отточенной формой, лаконизмом и логической прозрачностью стиля. Один из творцов нового литературного языка, основанного на разговорной речи высокообразованной аристократической и интеллигентской среды, Красицкий выступает и как мастер стиха. Он совершенствует ритмико — рифмический, силлабический строй, обогащает поэзию элементами фольклорного силлаботонизма, шлифует октаву, введенную в польскую версификацию поэтами барокко (XVII в.). Его формально — стилистическая виртуозность особенно наглядно предстает в лапидарных баснях — эпиграммах. Поэт не морализирует в них: смысл диктуется логикой развития сюжета, характером кульминации и развязки, обусловленных просветительски — скептическим видением реальности (верх берет богатый и сильный, законы создаются в угоду беззаконию, ханжество преобладает над верой, а расчет — над чувством).

Рационалистическими воззрениями, стремлением преобразовать общество и человеческую натуру, просветительским гуманизмом и пафосом обличения сарматизма проникнуто все творчество Красицкого. Особую славу приобрел он как сатирик и юморист. В смелых, доныне не утративших популярности ироикомических поэмах Красицкий остроумно живописует национальное прошлое и настоящее, развенчивает сословно — идеологические мифы и все отжившее, но цепко укоренившееся в человеческой натуре. Искрящаяся остроумием «Мышеида» (1775), пародируя в описаниях битв мышей и кошек, в картинках жизни двора легендарного короля Попеля средневековые хроники и рыцарский эпос, высмеивала древнепольскую историографию и культ «рыцарской доблести», а также государственное устройство и обычаи шляхетской Речи Посполитой. Вольтерьянские «Монахомахия» (1778) и «Антимонахомахия» (1780), воспроизводя монашеское обжорство, беспутство и «ученые диспуты», которые заканчиваются потасовкой, а затем всеобщим примирением за обильным возлиянием, обрисовывали «божьи обители» как прибежище отмирающего прошлого. В двух циклах сатир (1779, 1784) поэтрельефно выписал сценки тогдашней жизни, построив повествование на основе диалогов или монолога персонажей.

Этот художественный прием, как и проблематика сатирических произведений Красицкого, восходит к его публицистике в «Мониторе». Подобную родословную имели и «Приключения Миколая Досвядчиньского» (1775) — первый польский просветительский роман. В форм модного в то время дневника шляхтича писатель воспроизвел действительность периода просветительского перелома, отобразив драматический процесс формирования личности героя. В сарматской атмосфере быта и нравов шляхетской усадьбы подрастает польский брат русского Митрофанушки. Книги открывают перед ним иной мир. Но каждый раз, наивно следуя по стопам героев то прециозных, то рыцарских романов, Миколай, сталкиваясь с действительностью, оказывается обманутым и осмеянным. Картины провинции сменяются сценками столичной жизни, рельефными сатирическими зарисовками полусвета, суда, модного заграничного путешествия. После кораблекрушения герой попадает на остров Нипу, где жизнь и нравы туземцев предстают как реальное воплощение идей Руссо. Скрытая в подтексте литературная полемика с идеалами барочных, прециозных, рыцарских и авантюрных романов переходит в полемику с «добродетельным философом» и его польскими последователями. Дальнейшие жизненные перипетии убеждают героя в нереальности гуманной нипуанской утопии в условиях современной цивилизации. В атмосфере раболепия, продажности, темноты терпят крах попытки честной службы на благо общества. Герой удаляется в свое имение, ему уже не могут помешать жить в соответствии с его воззрениями. Этот скептицизм, легкие нотки пессимизма не характерны для литературы, возвещавшей эпоху реформ и верившей, что реализация их принесет разрешение всех социальных проблем и конфликтов. Лишь у немногих из европейских просветителей не было подобных иллюзий (или они утратили их): например, у Свифта в Англии, Вольтера во Франции.