Джоэл Харрингтон - Праведный палач

Как палач XVI века и его полузабытый дневник вписались в новый образ Нюрнберга? К середине XIX века город стал не только всемирно известным динамично развивающимся промышленным центром, но и популярным туристическим направлением. Благодаря усилиям местных народных поэтов, таких как Иоганн Конрад Грюбель и Иоганн Генрих Витшель, родной город Альбрехта Дюрера и Ганса Сакса превратился в мощный символ традиционной немецкой культуры в самом ее идеализированном варианте. Отцы города не теряли времени, извлекая выгоду из этого протонационалистического культурного наследия города на Пегнице. В течение 1830-х и 1840-х годов они приобрели и отреставрировали ряд исторических зданий, в том числе бывший дом Альбрехта Дюрера, и превратили их в музеи. В 1857 году Нюрнберг стал местом размещения Германского национального музея, огромная коллекция которого и по сей день иллюстрирует величие «исконно германской» культуры и истории. Ко времени объединения Германии в 1870 году весь старый город, включая окружающие его стены и ворота, был полностью отреставрирован, и Нюрнберг выгодно выделялся среди городов недавно провозглашенной Второй империи как воплощение гордого немецкого прошлого [510] См., в частности: Stephen Brockmann, Nuremberg: The Imaginary Capital (Rochester: Camden House, 2006). .

Конечно, у этого гордого прошлого была и обратная сторона, и прибыльная индустрия, основанная на историческом наследии Нюрнберга, зарабатывала на нем, придумывая все новые развлечения для туристов, включая «камеру пыток», созданную местным антикваром Георгом Фридрихом Гойдером в старой городской тюрьме в Лягушачьей башне. С учетом неослабевающего массового интереса к образу средневекового палача самым известным предметом в коллекции Гойдера стала «Железная дева» – якобы древний метод пыток и казни, который, по слухам, использовался в тайном суде. И «Железная дева», и тайный суд были абсолютным вымыслом, возможно вызванным неверным толкованием старинных текстов, но это не помешало эффективной популяризации мрачного образа средневекового «правосудия» и его зловещих слуг, орудовавших до эпохи Просвещения. Романтика «средневековых жестокостей», в центре которой стоял палач в капюшоне – еще одном изобретении XIX века, – безотказно действовала как на туристов, так и на писателей. Брэм Стокер, автор «Дракулы» (1897), дважды посетил Нюрнберг и даже использовал «Железную деву» в одном из своих рассказов. Городская коллекция пыточных орудий сперва переместилась в более заметное место, так называемую Пятиугольную башню императорского замка, а затем и вовсе отправилась в продолжительное турне по Великобритании и Северной Америке, спровоцировав появление целой волны популярных литературных произведений о палачах и нового издания дневника Шмидта в 1913 году [511] См. особенно увлекательный исторический экскурс у Wolfgang Schildt, Die Eiserne Jungfrau. Dichtung und Wahrheit , Schriftenreiche des Mittelalterlichen Kriminalmuseums Rothenburg o.d.T., (2001). Я благодарю доктора Хартмута Фроммера за то, что он обратил мое внимание на эту публикацию. . В конце концов «Железная дева», а также всевозможные тиски для пальцев, кандалы, мечи палача и прочие предметы экспозиции, многие из которых были искусными подделками XIX века, были проданы с аукциона частным коллекционерам.

К тому времени образ средневекового палача прочно вошел в современную культуру. Лишь несколько десятилетий назад наука освободилась от притягательной силы этого стереотипа, но даже самые впечатляющие исследования уже не имели такого влияния, как ужасающий образ, созданный романтиками почти два столетия назад [512] Обсуждение историографии XX века по истории палачей раннего Нового времени ищите у: Wilbertz, 1ff.; Nowosadtko, 3–8; and Stuart, 2–5. . Подобно пиратам, ведьмам и другим историческим персонажам-изгоям, палачи до сих пор используются авторами романов и фэнтези для создания драматизма, карикатуристами – для комического эффекта, а поставщиками популярной культуры – ради коммерческой выгоды [513] Среди множества литературных произведений, в которых «средневековый палач» выведен в качестве центрального персонажа, наиболее успешными были сочинения Вильгельма Раабе «Последнее право» (1862) и «К дикому человеку» (1873) и пьесы Герхарта Гауптмана («Магнус Гарбе», 1943) и Рут Шауман («Луковица», 1943). В последнее время эта фигура стала предметом популярных романтических романов, таких как «Дочь палача» Оливера Петча или «Палач из Нюрнберга» (Mannheim: Wellhöfer, 2010), сборник художественных рассказов под редакцией Анне Хассель и Урсулы Шмидт-Шпреер. . Скромные туристические предприятия Нюрнберга XIX века бледнеют по сравнению с современным размахом. Многие европейские города могут похвастаться широко разрекламированными «историческими криминальными турами» по темницам и прочим мрачным местам, а в главном городе Германии, воссоздающем дух прошлого, – Ротенбург-об-дер-Таубере – находится Музей средневековой преступности. Эти аттракционы, хотя я и не могу утверждать, что провел их подробный анализ, существуют в диапазоне от достоверной реконструкции и безобидных развлечений до исторического вандализма в погоне за прибылью. Худшие из них эксплуатируют «порнографию мучений и смерти», которой и без того переполнена современная культура [514] Я заимствовал это понятие у Эванса, Rituals of Retribution , xiii. .

Типичное романтическое изображение средневекового уголовного правосудия, включая палача в капюшоне, его помощников, «Железную деву» и тайный суд (ок. 1860 г.)

Даже менее эмоциональная и в большей степени научная трактовка образа домодерного палача порождает эффект дистанцирования. Нюрнбергская резиденция Майстера Франца была недавно преобразована в исторический музей местной уголовной юстиции, а страшная Яма под ратушей открыла свои сырые темницы и камеру пыток для ежедневных экскурсий. Текстовое сопровождение в обоих случаях превосходно, а гиды – хорошо информированные рассказчики, которые решительно воздерживаются от надуманных шокирующих подробностей или историй о привидениях. Тем не менее даже скрупулезная историческая точность реконструкции не может полностью противостоять вуайеристской природе туризма, неизбежному превращению всех прошлых триумфов и трагедий в некую форму развлечения, то есть отвлечения от нашей собственной «реальной жизни». Большинству туристов, с улыбкой позирующих перед Домом палача, сама мысль о его эмоциональной и интеллектуальной жизни покажется как минимум несущественной, как максимум – абсурдной.

Майстер Франц Шмидт, как и многие его современники, зачастую удостаивается презрительно-высокомерного отношения или даже отвращения с «высоты» наших дней. Воплощение варварского и невежественного века, он служит для нас подтверждением всеобщего социального прогресса. Даже сегодня некоторые работы субъективного характера, такие как книга социального психолога Стивена Пинкера «Лучшее в нас» (The Better Angels of Our Nature), увековечивают готическую фантазию о жестокостях «старого порядка» в целях утверждения их собственной секулярной повестки [515] Pinker, The Better Angels of Our Nature , especially 129–188. . Дистанцируясь от Майстера Франца и его коллег-палачей, мы делаем их безопасными персонажами мира сказок, теми, кто совершает деяния ужасающие, но не способные коснуться нас, рассказывая тем самым куда больше о собственных страхах и грезах, чем о мире, который мы унаследовали. Мы смотрим на карикатурного палача в капюшоне – героя поп-культуры – с тем же снисходительным любопытством, с которым наблюдают за игрой детей взрослые, уверенные в собственном интеллектуальном превосходстве и умудренности.