Ричард Пайпс - Струве: левый либерал 1870-1905. Том 1

Суть темы можно сформулировать в трех словах — они составили название статьи, открывающей эту серию: «Народная жизнь усложняется» [362]. По его мнению, она усложнилась настолько и в столь многих своих аспектах, что просто не в состоянии больше носить ту институциональную и законодательную смирительную рубашку, которую насильно накидывает на нее имперское правительство. Иными словами, в этой серии статей Струве на примерах, взятых из повседневной жизни (зачастую они давались в форме цитат из консервативной прессы), показывал, что свобода и демократия, которых требовала от правительства оппозиция, — не некие далекие от повседневной реальности идеалы, а насущная жизненная необходимость для тогдашней современности. Фактически, он, используя свидетельства, которые предоставляла ему сама жизнь, пытался доказать то, что двенадцать лет назад привело его к либерализму — что Россия переросла свое правительство.

В первую очередь Струве обратился к той части российского законодательства, которое касалось крестьянства. Начиная с 1860 года российское правительство полагало, что население страны делится на отчетливо выраженные сословия, и крестьянство, являясь одним из них, представляет собой достаточно однородную среду. Однако за прошедшее с той поры время крестьянство в экономическом и социальном отношении дифференцировалось настолько, что его уже невозможно было рассматривать как единую массу. Былое сходство его нужд и интересов утратилось в связи с расслоением. К тому же по сравнению с прежними временами черта, отделяющая крестьянское сословие от всех прочих, потеряла свою отчетливость. Все это требовало реформы сельского управления — сословный принцип должен был смениться территориальным. Идея всесословной волости , распространяющаяся не только на сельских, но и на всех жителей данной области, была не просто либеральным лозунгом — она отражала требования времени.

Сходные выводы напрашивались и в отношении поместного дворянства. Комментируя недавние правительственные заявления, выражавшие озабоченность по поводу упадка этого сословия, Струве высказал мнение, что все усилия, предпринимавшиеся для его спасения, оказались тщетными [363]. С 1861 года экономическое положение поместного дворянства постоянно ухудшалось, несмотря на все попытки, предпринимаемые для его спасения. С 1861 по 1892 год помещики потеряли 23 процента своих земель, и процесс их разорения продолжался с неослабной скоростью. Причины экономического упадка поместного дворянства надо было искать в глубине его исторического прошлого. Образ жизни, обусловленный крепостным правом, привел к тому, что в новых условиях ведения сельского хозяйства, которые требовали умения быть расчетливым и не упустить свою выгоду, помещики оказались совершенно несостоятельными. Они не сумели должным образом распорядиться ни огромными суммами, полученными ими при отмене крепостного права в качестве части выкупа за землю, ни средствами, поступившими к ним в результате повышения арендной платы. Не наученные жить в условиях монетарной экономики, дворяне, вместо того чтобы выгодно вложить деньги в земельную недвижимость и в усовершенствование своих хозяйств, просто растратили их на личные нужды. И по мере того как у них кончались деньги, они закладывали или продавали свои поместья, становясь, таким образом, все беднее и беднее. Когда же в 1890 годы цены на аренду и на землю внезапно резко упали, дворянство оказалось перед лицом окончательной катастрофы. Еще одной причиной оскудения этого сословия стала огромная потребность послереформенной России в работниках, имеющих высшее образование. После 1861 года дворяне, представлявшие собой самый образованный слой населения России, начали покидать свои поместья и искать места на государственной службе и на частных предприятиях или выбирать для себя свободные профессии. В конечном итоге, по оценке Струве, примерно 1/5 часть российского дворянства была потеряна для сельского хозяйства. Разорение поместного дворянства, так тяжело воспринимаемое царем, невозможно было остановить ни принятием какого-либо закона, ни с помощью еще каких бы то ни было предпринятых сверху мер, поскольку оно было обусловлено процессами, протекающими в глубине экономической и культурной жизни страны. Жизнь как всегда опережала закон. Общественный и политический привилегированный статус дворянства перестал соответствовать его реальному экономическому положению. Дворяне не могли больше претендовать на руководство земствами, поскольку лишились значительной части своих земель. И любые попытки вернуть им ту власть, которую они имели до отмены крепостного права, представлялись утопическими.

Сходным образом Струве рассуждал и в статьях, посвященных рабочему движению [364], буржуазии и корпоративным законам [365], суду присяжных [366]и цензуре [367]. При этом он неизменно использовал один и тот же прием — на наглядном примере какого-нибудь случая из жизни или цитаты из правой прессы убедительно демонстрировал насколько сильно было расхождение между содержанием и формой российской действительности. Каждый приведенный казус интерпретировался им как проявление действия неумолимой, пусть пока и невидимой, силы, разрушающей внешне устойчивую неподвижную автократическую систему: «Будущий историк нашего времени когда-нибудь отметит эту любопытную его черту: в мелких столкновениях из- за пустячных поводов он раскроет медленное, но неуклонное действие могущественных исторических течений» [368].

Немалое внимание Струве уделил и польскому вопросу [369]. В статьях, посвященных этой теме, он с поразительной прямотой писал о глупостях и преступлениях, допущенных в ходе русификации, о жестокости, с которой после волнений 1863 года были «усмирены» западные области, о праве поляков на сохранение своей национальной культуры. Тем, кто привык представлять себе Россию конца XIX века как страну, в которой совершенно отсутствовала свобода слова, можно посоветовать прочесть эти статьи Струве, опубликованные в период усиления реакции в легально издаваемом журнале.

Общий пафос этих обзоров — а всего их было шесть — был оптимистичным. Реакционная политика правительства под пером Струве выглядела либо глупостью, либо следствием отчаяния. Подобное положение дел могло тянуться еще год-другой, но рано или поздно жизнь должна была взять свое, а она, естественно, была на стороне свободы. Струве особенно настаивал на необходимости соблюдения прав и уважения достоинства человека — не только потому, что они ценны сами по себе, но и в силу того, что без них невозможно нормальное функционирование законодательства и экономики [370]. Россию необходимо вестернизировать, поскольку «…не может подлежать сомнению, что узел всех всероссийских вопросов [лежит] в степени развития и культуры русского центра, коренной России. Мы бы сказали, что он — на Москве. Европеизация тяготеющего к Москве центра, создание в нем русской культуры, которая не была бы «истиннорусской», а прежде всего и в корне европейской — вот в чем разрешение всех, без исключения, жгучих всероссийских вопросов…» [371]