Дороти Гис МакГиган - Габсбурги. Блеск и нищета одной королевской династии

Должно быть, это был опустевший дом, в котором, вдруг, перестали раздаваться молодые голоса и немного осталось такого, над чем еще можно было посмеяться.

Эрцгерцогини Анна и Елизавета, обе старые девы, беспрестанно спорили; они ели за отдельными столами, за которыми каждую обслуживали ее собственные слуги. Елизавета, с ее обезображенным рубцами оспы лицом, иногда бывала так зла на мир, что целыми днями не обменивалась ни с кем ни единым словом. Однажды, когда у нее был, нарыв на щеке и британский посол нанес ей визит, чтобы выразить ей по этому поводу сочувствие, она рассмеялась и сказала: «Поверьте мне, что для сорокалетней незамужней эрцгерцогини даже дырка на щеке — развлечение. Ни одно событие, которое прерывает скуку моей жизни, не является несчастьем».

После смерти отца Иосиф делил трон со своей матерью, как соправитель. Это было бурное сотрудничество. Оба были своенравными сильными личностями и, кроме того, друг от друга их отделяло целое поколение, в течение которого совершился один из величайших духовных переворотов в истории человечества. Мария Терезия, дитя времен барокко, благочестивая католичка, воплощала все лучшее из того умирающего мирового порядка: старую, консервативную, патриархальную монархию. Иосиф, который приобрел свои знания у французских философов и впитал их дух, стремился к тому, чтобы за одну ночь просветить и преобразовать всю свою феодальную империю.

«Как получается, — писала ему мать, — что вопреки нашим истинным и неизменным намерениям, дела приобретают совсем другой оборот, что мы часто не понимаем друг друга».

Они все время сталкивались друг с другом, когда были вместе в императорском дворце Хофбург. Чтобы избежать пререканий, Иосиф отправлялся в путешествия так часто и так далеко, как только мог: во Францию, в Италию, в Богемию и Венгрию, в Польшу, в Россию.

Он читал в Неаполе своему шурину Фердинанду лекции из французских философов. Он уговорил другого своего шурина, короля Франции, подвергнуться небольшой операции, которая дала бы ему возможность, наконец, выполнять свои супружеские обязанности. Он сердил свою мать посещениями радикально настроенных французов, например, Жан Жака Руссо [362] Жан-Жак Руссо (1712–1778) — франко-швейцарский философ, писатель и мыслитель. в его парижской мансарде, или естествоиспытателя Буффона [363] Жорж-Луи Леклерк, граф де Бюффон (1707–1788) — французский натуралист, биолог, математик, естествоиспытатель и писатель. . И он обедал с ее заклятым врагом — Фридрихом Великим.

Мария Терезия, между тем, располнела, у нее появились отеки. Она носила на ногах гамаши, и ей приходилось пользоваться лорнетом, если она хотела получше разглядеть людей, которые были всего за пару шагов от нее. Ее красота совсем исчезла и оспа, которой она заразилась у постели умирающей невестки, оставила глубокие шрамы. Во время путешествия в Пресбург, когда она ехала со своей обычной, отчаянной скоростью, карета опрокинулась, императрицу швырнуло лицом на рассыпанный гравий, что лишило ее последних следов привлекательности и едва не лишило зрения.

Ее профиль на серебряных талерах, отчеканенный в последние годы ее правления, похож на одного старого, сурового римского сенатора.

Ее лицо было все еще очень румяным, и она настолько страдала от жары, что едва ли когда-нибудь опускала веер, а ее окна день и ночь были открыты. Иосифу приходилось каждый раз надевать шубу, когда он входил в покои своей матери.

Императрица, однако, никогда не теряла чувства юмора. Однажды она стояла и разговаривала с графом Зинцендорфом [364] Филипп Людвиг Венцель фон Зинцендорф (1671–1742) — граф, австрийский дипломат и государственный деятель. В начале регентства Марии Терезии занимал должность оберстгофканцлера и в значительной степени формировал внешнюю политику государства. , который был одного возраста с ней, но тонок, как доска и очень страдал ревматизмом. Она уронила прошение, которое хотела ему показать, и попросила поднять его.

«Увы, Мадам, я не нагибался уже целых двадцать лет», — огорченно возразил он.

Тогда императрица рассмеялась над ними обоими, потому что одна была такая толстая, а другой такой тонкий, что ни один из них не мог наклониться, и она позвонила лакею, чтобы тот поднял листок.

Мария Терезия все еще любила Шенбрунн: как только наступало лето, она переселялась за город в комнаты на первом этаже, выходящие окнами в сад, которые были расписаны экзотическими ландшафтами в манере XVIII столетия. Ей нужно было только отворить дверь, чтобы подняться по дорожке, посыпанной гравием, к Глориетте — триумфальной арке в греческом стиле, которая венчает холм позади четко распланированного сада. Она пристегивала походную папку на ремне с официальными донесениями, потому что она работала всегда.

Восемнадцатого числа каждого месяца, в день смерти ее супруга, она регулярно посещала могилы в склепе ордена Капуцинов, чтобы помолиться об умерших, число которых так выросло, что заполнило все величественное пространство склепа, который императрица велела построить. Она написала 3 ноября 1780 года свое последнее письмо Марии Антуанетте: «В моем возрасте мне нужна поддержка и утешение, а я теряю все, что я люблю, одно за другим. Из-за этого я совсем пала духом».

Осенью 1780 года она оставалась в Шенбрунне так долго, как только могла. На этот раз и она простудилась в огромных холодных помещениях. Когда в начале ноября она возвратилась в императорский дворец Хофбург, то была больна и уже тяжело дышала.

Но Мария Терезия не ложилась в постель, а сидела, прислонившись в кресле, закутавшись в старый домашний халат своего мужа и давала своему сыну Иосифу последние указания, словно он все еще был маленьким мальчиком.

Первое, что Иосиф предпринял после смерти матери — стал освобождаться от «Женской республики», как он это называл, которая так долго правила в императорском дворце Хофбург. Он сразу же приказал, еще в течение лета, в крайнем случае, до дня Святого Михаила в 1781 году, покинуть Хофбург всем женщинам, которые окружали его мать: престарелым вдовам придворных, родственницам, бывшим воспитательницам, за исключением самых старых, которые были неспособны к переселению. Он добавлял в письме к своему брату Леопольду: «Они подняли большой крик, но меня это ничуть не заботит».

Старшую сестру Анну перевезли в ее любимый монастырь в Клагенфурте, огорченную сестру Елизавету отправили в «Приют для дам» в Инсбрук (во время отъезда, как заметил Иосиф, она смеялась и плакала одновременно). Мария Кристина и ее супруг были отосланы в Брюссель и назначены правящими монархами Нидерландов. Он исполнил, таким образом, настоятельное указание своей матери, потому что сам Иосиф не доверял способностям их обоих к управлению чем бы то ни было. Иосиф вообще был невысокого мнения о своих сестрах, может быть, он слишком долго находился под властью женщин.