Нэнси Митфорд - Король-Солнце [The Sun King]

Людовик выехал в Версаль, посадив к себе в карету герцогиню Бургундскую, принцессу Конти и герцоги­ню дю Люд. Остановок в пути не было, и компания пе­рекусывала на ходу. Покинув Фонтенбло в 9:30 утра, в четыре по полудни король прибыл на место. На другое утро он пригласил испанского посла. Принимая его вме­сте с герцогом Анжуйским, Людовик велел испанцу при­ветствовать своего нового короля. Посол упал на коле­ни и произнес длинную речь на испанском языке. Герцог в отличие от короля ничего не понял. Как это ни стран­но, но испанскому языку его никто не обучал. В следую­щую минуту двойные двери зала заседаний распахну­лись, и ожидавшие в приемной придворные попросили разрешения войти. Это было неслыханным нарушением этикета. Людовик XIV долгим пристальным взглядом монарха обвел присутствующих и провозгласил: «Гос­пода, перед вами король Испании». Эта сцена надолго запоминалась всем.

Затем все отправились на обедню, и Людовик при­гласил новоиспеченного короля в свою ложу, где обычно молился один. Он предложил мальчику единственную подушечку, но тот отказался, и дед п внук опустились на колени на голые доски. Испанскому королю пожало­вали парадную опочивальню в больших апартаментах. Он был единственным человеком в истории Версаля, который удостоился чести там спать. Дофин, доволь­ный счастливой судьбой сына, обмолвился: «Мало кто может сказать король — мой отец, и король — мой сын!» Похоже, он не знал предсказания, сделанного при его рождении: «Сын короля, отец короля, но сам — не ко­роль». В отличие от него, придворные знали об этом и многозначительно переглянулись.

По удачному стечению обстоятельств король Фи­липп V был в большей степени испанцем, чем францу­зом. Если бы корона досталась его брату Берри, он вряд ли сумел бы удержать ее, ибо был французом до мозга костей. Скорее всего, он не смог бы долго выносить сум­рачное уныние испанского двора. Филипп довольно по­чтительно относился ко всем, с кем общался, и до­вольно скоро снискал уважение окружающих. Гордый, отважный, искренний, щедрый, несколько меланхолич­ный и религиозный, он был хорош собой и имел боль­шое сходство с Филиппом II. Первой женой Филиппа, которую он горячо любил, была Мария Луиза Савойс­кая, сестра Марии Аделаиды. Все остальные люди, не являвшиеся членами его семьи; мало что значили для Филиппа. Единственным его другом в Версале, о ком герцог Анжуйский справлялся, живя в Испании, была мадам де Бовильер. Он питал нежные чувства к отцу и двум братьям и тяжело переживал смерть герцога Бур­гундского, которого любил больше всех на свете. Его отъезд в Испанию сопровождался бурной душераздира­ющей сценой. Дофин, обычно бесстрастный, был страш­но расстроен. Похоже, все понимали, что расстаются навеки. На прощанье король сказал, что Филипп после того, как обоснуется в Испании и обзаведется сыном, может навестить их но пути в Испанские Нидерланды. По этого не случится. Филипп переживет своих родствен­ников на много лет и положит начало династии, кото­рая просуществует на целое столетие больше, чем род его брата. По прошествии некоторого времени новый король вдруг вспомнит, что Мария Терезия отреклась от притязаний на испанский трон со стороны своих бу­дущих потомков, и его начнут мучить угрызения совес­ти. Герцог Анжуйский сочтет себя узурпатором и даже пожелает отречься от власти. Но при жизни Людовика XIV он будет находиться иод влиянием деда и смиренно принимать дарованную Господом судьбу.

После первого шока, вызванного завещанием по­койного испанского монарха и исполнением его после­дней волн Людовиком XIV, казалось, что остальные ев­ропейские государства склонны оставить все как есть.

Император хотел было развязать войну, но не мог рас­считывать на успех без поддержки морских держав, ко­торые были более расположены к миру. Многие англий­ские политики полагали, что после смерти старого французского короля испанский правитель, прислуши­вающийся к советам из Версаля, не будет представлять особой угрозы. Вильгельм III считал войну неизбежной, но его противоречия с подданными день ого дня обо­стрялись. В тот момент Людовик XIV был самым удач­ливым и могущественным монархом на земле.

В своем отчете за 1683 год Фоскарини, венецианс­кий посол, писал, что французский король никогда не выражает эмоций, будь то радость или печаль. Его лицо всегда непроницаемо. Смерть жены вызвала лишь не­сколько вежливых вздохов. С благородным бесстрастием перенес он кончину фаворитки [мадмуазель де Фон- танж], министра [Кольбера] и ребенка [Вермандуа]. «Су­меет ли он сохранять свое удивительное спокойствие, если судьба ему изменит и пошатнется не только его счастье, но и слава? Трудно сказать. Не приведи, Гос­поди, принцу, имеющему столь высокие заслуги перед христианским миром и, особенно, перед нашим свет­лейшим государством, пережить такие испытания». Но Господу было угодно подвергнуть Людовика XIV суро­вой проверке. Но несмотря на обрушившиеся впослед­ствии на его голову несчастья в государственной и час­тной жизни, король не изменил себе и держался не менее стойко, чем под ножом хирурга. Воистину он был же­лезным человеком.

В 1701 году в результате ссоры с королем скоропос­тижно скончался Мсье. На протяжении последних меся­цев он страшно злился на Людовика (и не без основа­ний) по поводу его отношения к герцогу Шартрскому. Мсье очень гордился своим сыном и был недоволен, что недюжинный ум и военный талант последнего ос­таются невостребованными на государственной службе. Молодой человек, не найдя себе применения, скучал и, подобно своему кузену Конти, быстро скатывался по наклонной вниз. Придворные считали, что король нарочно держит молодых принцев крови подальше от армии и от глаз общественности из страха, что они мо­гут стать чересчур могущественными. Но думать так — значило сильно упрощать ситуацию. Не следует забы­вать, что Людовик XIV был человеком, для которого большое значение имели личные симпатии и антипа­тии. Конде, отпрыск королевской фамилии, фактичес­ки совершивший в молодости государственную измену, относился к числу тех, кого король любил. Людовик простил его и нс побоялся доверить командование ар­мией и большую власть. У Людовика, как и у других его сверстников, молодые родственники вызывали раздра­жение; но поведение последних во многом было про­диктовано чувством страха, внушаемым королем. Гер­цог Шартрский и Конти возглавляли при дворе модный круг молодежи, единодушно старшими порицаемый. Лабрюйср писал, что Версаль был местом, где стариков отличала галантность, вежливость и утонченность, в то время как молодежь была жестокой, злобной и не умела себя вести. Госпожа Ментенон тоже не оставалась равно­душной к этой проблеме: «Я нахожу современных дам с их нелепыми и нескромными нарядами, табаком и вы­пивкой, с их жадностью, грубыми манерами и ленивы­ми руками невыносимыми». Принцам не повезло и в том, что своими талантами они оба превосходили дю Мэиа. Но если бы по чистой случайности король питал хотя бы к одному из них нежные чувства, то ни одно из перечис­ленных обстоятельств значения не имело бы.