Нэнси Митфорд - Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

Мария-Терезия, разумеется, осталась очень довольна назначением Шуазеля. Она хорошо знала его и издавна была знакома с его семьей (отец Шуазеля был одно время австрийским послом во Франции), так что могла твердо рассчитывать, что он не откажется от союза с Австрией. Тут-то она и послала мадам де Помпадур знаменитый письменный прибор. Задумав сделать маркизе подарок, она будто бы спросила Штаремберга, что лучше — денежная сумма или бриллиантовая брошь? Тот отвечал, что по его мнению подарком, который доставил бы большое удовольствие, могло бы стать одно из новомодных бюро. Они продавались в Париже но 4 тысячи дукатов. Но императрица сочла, что этот подарок недостаточно дорог, и сказала, что он должен стоить по меньшей мере 6 тысяч дукатов. Из своей огромной коллекции лаковых ларцов она выбрала два самых лучших и послала в Париж, чтобы украсить и оправить их в золото. Заказ поручили ювелиру Дюкролле на площади Дофин, и вот счет от него:

Ливров:

Золотая подставка для лаковой шкатулки, с цветочной вазой, пудреницей и коробочкой для губки (все из золота)—

На лак истрачено —

Краснодеревщику, столяру и за изготовление замков —

Обработка драгоценных камней, гравировка и чеканка —

Лампреру (ювелиру) —

Миниатюра Венево —

Ларец, окованный медью, чтобы упаковать подарок для доставки в Вену и обратно в Париж — 30

Упаковка подарка и тех кусков лака, которые не были использованы на его изготовление — 28

Всего - 74158

Очевидно, лаковая крышка была украшена миниатюрным портретом императрицы, обрамленным бриллиантами. Никому не известно, что же случилось с этим выдающимся произведением ювелирного искусства, оправленным, заметим, не в золоченую бронзу, а в чистое золото. Мадам де Помпадур сетовала, что шкатулка уж слишком роскошна и приходится ее прятать, чтобы не пошли сплетни. Она велела вынуть миниатюру, оправить ее в позолоченное серебро, в каком виде она и числится в описи имущества маркизы после ее смерти. Но сама шкатулка, похоже, пропала без следа.

Мадам де Помпадур спросила Штаремберга, можно ли ей допустить великую вольность и прямо написать императрице, чтобы поблагодарить ее за этот подарок. «Если, мадам, быть преисполненной пылкого восхищения обаянием Вашего величества и добродетелями, о которых слагают легенды, означает быть достойной этого драгоценного подарка, тогда нет никого достойнее меня...» Она подписалась «Жанна де Помпадур, 28 января 1759 года», вместо обычной своей подписи «маркиза де Помпадур». (Письма ее к родственникам и ближайшим друзьям не имели ни начала ни конца, на них просто стояла печать с ее гербом — тремя башенками.)

Фридрих, чьи шпионы завладели копией этого письма, пустил ходить пародию, сочинение которой доставило ему утонченнейшее удовольствие. «Прекрасная королева, милостивые слова, которые Ваше величество благоволит мне написать, для меня драгоценнее всего на свете. О, несравненная принцесса, удостоившая меня чести, поименовав «дорогой подругой», как бы мне хотелось примирить Вас с Венерой, богиней любви, как я примирила Вас с моей страной...» и так далее.

Своей жертве эта пародия не причинила большого вреда, и если кто-то и пострадал, то это Мария-Терезия, о которой потом вполне почтенные историки писали, будто она обращалась к мадам де Помпадур как к «дорогой подруге» и даже «дорогой кузине». Разумеется, она вообще никогда не писала маркизе напрямую. Пародия отправилась прямо с барабана, на котором была написана в типографии Голландии, и была разослана по всем германским государствам. Несколько экземпляров послали и в Париж в надежде, что хотя бы один попадет в Версаль. В жизнь мадам де Помпадур снова вошел Вольтер. Их помирил Шуазель, друживший с философом. В 1760 году Вольтер посвятил ей «Танкреда»: «С тех пор как Вы были ребенком, я видел, как в Вас развиваются достоинства и таланты. Во все времена Вы были неизменно добры ко мне. Надо сказать, мадам, что я очень многим Вам обязан. Более того, я осмеливаюсь публично принести Вам благодарность за все, что Вы сделали, чтобы помочь многим писателям, художникам и друтого рода достойным людям... Делая добро, Вы проявили проницательность, потому что всегда опирались на собственное мнение. Я никогда не встречал ни одного писателя, ни одного непредвзятого человека, который бы не воздал должное Вашему характеру, и не только публично, но и в частных разговорах, в которых люди куда более склонны осуждать, чем хвалить. Поверьте, мадам, можно гордиться тем, что люди, способные мыслить, гак говорят о Вас». Ни одна женщина не могла бы мечтать о большей дани уважения от гения.

Вскоре Фридрих открыл, что мадам де Помпадур и Вольтер снова переписываются, и начал использовать Ферней как почтовый ящик для связи с Версалем. Шуазель стремился заключить мир, если можно было сделать это на почетных условиях, и просил Вольтера разведать, нельзя ли уговорить Фридриха сократить его собственные требования и притязания его союзников. «Скажите королю, что несмотря на наши неудачи, Людовик XV все еще в силах стереть Прусское государство с лица земли. И если этой зимой мир не будет заключен, мы будем вынуждены решиться на это, сколь ни чревато опасностями такое решение». И добавил, что Франция готова уплатить контрибуцию.

Фридрих сделал вид, что не интересуется этими попытками к примирению, и говорил, что Шаузеля вот-вот прогонят, потому что он уже два года как министр, а это рекорд для французского двора. Страшно уязвленный Шуазель заявил, что политика ему ненавистнее смерти и что он живет лишь ради удовольствий, а потому опала ему не страшна. У него красивый дом, прелестная и верная жена и восхитительные любовницы. Поэтому повредить ему можно лишь двумя способами — лишить мужской силы или заставить читать сочинения философа из Сан-Суси. Фридрих отвечал, что мир будет подписан, но король Англии сделает это, заняв Париж, а он — Вену. После этого письма сделались до того едкими, что Вольтер перестал передавать их по назначению. Он почувствовал, что очень скоро обе стороны сорвут свою ярость на нем, если он не перестанет посредничать.

Вкладом Шуазеля во внешнюю политику стал семейный пакт Бурбонов, правивших во Франции, в Испании, Парме, Неаполе, Королевстве обеих Сицилий. Это был блок латинских и католических народов, усиленный еще более тесным союзом с империей Габсбургов, которые теперь породнились с Бурбонами. Людовик XV выдал одну дочь мадам инфанты за Иосифа II, а другую за принца Астурийского, а три маленькие австрийские эрцгерцогини со временем стали герцогиней Пармской, королевой Неаполитанской и дофиной Франции.

Союз между Францией и Испанией, которого так долго и так горячо желали, настал слишком поздно, чтобы принести много пользы; Испания, изнуренная своими усилиями покорить Новый Свет, пала жертвой римско-католической религии в самой мертвящей и реакционной ее форме и перестала играть заметную роль на международной арене. В войне против Англии она служила Франции не столько помощницей, сколько обузой. Война все тянулась, и становилось очевидно, что единственный выход для Людовика XV — заключить мир на сколько-нибудь приемлемых условиях, создать хороший флот, а в будущем, когда у Англии начнутся трудности с американскими подданными, можно и возобновить войну. Эти трудности Англии уже тогда предвидели все европейские политики.