Нэнси Митфорд - Мадам де Помпадур [Madame de Pompadour]

В том же 1758 году Субиз взял реванш у пруссаков за Росбах в сражениях при Зандерсхаузене и Лютцельберге. Некоторые считали, что эти победы, как и при Хастенбеке, одержал тот самый Шевер, которого нельзя было повысить в звании как недворянина. Но, невзирая на эти ободряющие новости, Берни не переставал скулить от отчаяния. «Я терзаюсь муками». «В моем мозге кипит кровь, которая без конца ударяет в голову». «Если бы я мог умереть или сойти с ума, я бы уже сделал и то и другое». «Нас повсюду предали». Маркиза уже видеть не могла его удрученное личико. Она по-прежнему твердо верила в союз с Австрией и намеревалась продолжать войну. В подобных обстоятельствах бесполезно было держать Берни на его посту. Стенвилль — способный, честолюбивый, молодой и энергичный — был очевидной кандидатурой на его место. Именно так и считал сам Стенвилль и не жалел сил, чтобы занять пост Берни. Прочитав нудное хныканье, которое Берни присылал в венское посольство, этому трудно удивляться. Эти послания, должно быть, нестерпимо раздражали адресата, особенно потому, что Стенвилль прекрасно знал, что и императрица читает письма Берни, отчего день ото дня растет ее недоверие к союзнику. «Похоже, что французы непобедимы, только когда сражаются против меня», — говорила Мария-Терезия.

Надо сказать, что если политик, вкусивший власти, вообще способен мечтать от нее избавиться, то именно об этом мечтал Берни. Власть стала ему слишком тяжела. Его искренним стремлением было сложить с себя ответственность, не дававшую уснуть по ночам, передать иностранные дела кому-нибудь другому, хотя бы тому же Стенвиллю, и остаться членом королевского совета. Одно время даже казалось, что это может получиться.

Король написал: «Я весьма сожалею, господин аббат и граф, что мои дела так отразились на Вашем здоровье, что вы больше не в силах нести бремя обязанностей. Никто не желает мира больше, чем я, но это должен быть прочный мир и не позорный. Я готов пожертвовать ради него собственными интересами, но не интересами моих друзей». Дальше говорилось, что король, хотя и с сожалением, но все же позволил бы Берни передать иностранные дела Стенвиллю и велел уведомить Стенвилля и императрицу Марию-Терезию об этой перемене. Чтобы позолотить пилюлю — ведь для Берни это была фактическая отставка, — Стенвилль, сохранивший немало друзей в Риме и после кончины папы Бенедикта XIV, добился для аббата кардинальской шапки. В 1758 году Стенвилль получил герцогский титул и с тех пор известен как герцог де Шуазель. В «Газетт де франс» появилось объявление: «Здоровье кардинала де Берни, которое уже давно оставляло желать лучшего, не позволяет ему далее нести тяжкое бремя руководства иностранными делами. Король принял его отставку и назначил герцога де Шуазеля его преемником. Король оставил за кардиналом де Берни место в своем совете...» Берни получил свою кардинальскую шапку с большой помпой и весьма торжественно из рук короля, который был с ним очень ласков и сказал, что еще никогда не рукополагал более прекрасного кардинала. Но они с маркизой твердо решили удалить Берни из Версаля.

Новоиспеченный кардинал нанес официальные визиты королеве, дофину с супругой, герцогу Бургундскому, герцогу Беррийскому, графу Прованскому и графу д’Артуа (старшему), мадам инфанте и ее дочери инфанте Изабелле, принцессам Аделаиде, Софии, Виктории и Луизе. Затем уехал в свои апартаменты в Пале-Рояле и снова попал в Версаль лишь через шесть лет. Король написал Берни, чтобы он ехал на жительство в свой замок в Вик-сюр-Энь, близ Суассона. Еще ни с одним покинувшим должность министром не обошлись так мягко, но все же не было сомнений в том, что его прогнали с позором. Мадам де Помпадур и Шуазель испытывали из-за него угрызения совести и старались как могли облегчить его изгнание, принимая все меры, чтобы ни сам Берни, ни его семейство не терпели нужды в деньгах. Они хотели добиться для него епархии, но это бы означало собеседование кардинала с королем, который категорически заявил, что ему не вынести такой неловкости. Однако в 1764 году они сумели снять с него опалу, Берни вернулся в Версаль с визитом, после чего был назначен архиепископом в Альби. После смерти мадам де Помпадур Шуазель отправил его послом в Рим, и там он умер в разгаре французской революции.

Мадам де Помпадур искренне привязалась к маленькому аббату и очень сожалела о случившемся. Она сказала мадам дю Оссе, что вся вина здесь в первую очередь лежит на епископе Мирепуа, который в свое время помешал Берни полнить пенсию. Ведь если бы он ее получил — а король был вполне склонен ее выделить, — то никогда не был бы назначен послом, а распоряжался бы в версальской домовой церкви и был бы куда счастливее, а она бы не испытывала этих сожалений. И вот теперь она лишена удовольствия, на которое так рассчитывала — состариться в обществе этого очаровательного друга. И прибавила, что уже к концу первой его недели в должности министра иностранных дел она поняла, что он к ней непригоден. Король же был чрезвычайно рад больше не видеть Берни. Он никогда его не любил, а к тому же от аббата его сильно отвращали дошедшие до короля слухи, будто у того интрига с мадам инфантой. Наконец король и вовсе перестал выносить беднягу со времен одного происшествия в Версале. Берни проявил элементарное неумение себя вести и, взяв ружье, отправился пострелять в маленький загончик прямо под окнами короля. Граф де Но айль и мадам де Помпадур сказали, чтобы он больше никогда так не делал, но было поздно — король узнал, кто стрелял. Еще много лет, проходя по этому месту, он повторял: «А вот и угодья монсеньера аббата».

Герцог де Шуазель был совсем иным человеком, чем лживый улыбчивый Морепа, высокомерный д’Аржансон или аббат Берни с его озабоченно наморщенным личиком. В первую очередь это был аристократ с соответствующей манерой поведения, и королю с ним было проще, чем с любым из его министров. Уж он-то не отправился бы пострелять под королевскими окнами. Он всегда находился в приподнятом настроении, обладал способностью объяснить сложное положение в нескольких четких словах, никогда не шатался без дела, бубня о разных трудностях, не колебался, не болтал и точно знал, что нужно делать дальше. А когда дневные дела завершались, отбрасывал в сторону все государственные тяготы и готов был поразвлечься.

Внешне Шуазель очень напоминал сэра Уинстона Черчилля — те же ярко-рыжие волосы, ярко-голубые глаза, вздернутый нос и шутливо-задиристый вид. Современники называли его «бульдогом». Друзья любили его и проявили необыкновенную верность, когда он, простояв у руля французской политики двенадцать лет, был с позором изгнан в Шантлу, свое имение в провинции. Женщины находили его неотразимым, а жена боготворила.