Сергей Сорочан - Ромейское царство

С течением времени новое вероучение, поначалу малочисленное, эксклюзивное, к началу IV в. охватывавшее не более 10 % населения Римской империи, стало привлекать все больше и больше людей своим демократизмом, всепокоряющими идеями мира, добра, человечности, любви к ближнему. Из религиозных сект Римской империи христиане были лучше образованы, имели активных лидеров, более-менее стройную организацию, что тоже сыграло свою роль. Каждый новый обращенный, которых год от года становилось все больше, понимал, что лучшая жизнь на земле и спасение души в будущем зависят от его Святого Крещения — христианской инициации и стремления жить в соответствии со всеми положениями новой веры.

Но зревшая великая перемена случилась достаточно неожиданно. В конце октября 312 г. Константин I победил в битве под Римом у Красных Скал и Мульвийского моста через Тибр. Кровавое сражение не просто решило исход очередной ожесточенной гражданской войны. Оно оказалось связано с идеей рождения Христианской Империи. Как отметил влиятельный американский исследователь Питер Браун в своем новаторском «Мире Поздней Античности», «если Бог помогает тем, кто сам себе помогает, то ни одна группа не заслуживала чуда „обращения“ Константина I в 312 г., более, чем христиане».

Дело в том, что победитель вошел со своим войском в Рим под знаменем- лабарумом и со щитами, на которых, согласно посланному ему откровению свыше, была начертана хрисма — христианская монограмма первых двух букв имени Христа (XP). Она уже давно являлась знаковой в различных христианских текстах и изображениях. Знамя с этим символом и надписью Hoc Vince — «Этим победишь» заменило прежние штандарты с надписью Sol Invictus — «Непобедимое Солнце», языческого бога-покровителя Константина. Хрисма наглядно указывала, что император стал приверженцем Христа и, значит, Римская империя должна была вступит в новую эру — стать государством, в которое вольется христианская Церковь. В дальнейшем лабарум с хрисмой освящал все походы, которые сделали прославленного императора властелином мира. Крест перестал служить орудием казни, став восприниматься как священный символ христианства.

Свершенное означало итог духовных исканий и молитв, которым уже до этого, предавался, разумеется, не один Константин. Боле того, оно явилось несомненной революцией в политике, но это была рискованная игра: у старых богов еще оставался шанс, они имели множество последователей, которые в забвении «отеческих» обрядов и культов видели причину всех проблем Империи, от военных поражений до жутких неурожаев и эпидемий. Враждебность народа к христианству произрастала из страха, что неучастие христиан в языческих культах угрожало pax deorum — согласию между богами и человеческим родом и могло грозить бедой всему обществу. Самое большее, на что были согласны такие «ортодоксы», — примириться с христианами, ни в коем случае не отказываясь от своих традиционных религий. Поэтому главное, что кроме победы у Мульвийского моста, решающую роль сыграли два судьбоносных эдикта, уравнявших все религии в правах. Первый из них — «эдикт о веротерпимости» был издан в 311 г. в Сардике августом Галерием и его соправителями Лицинием и Константином, а второй — «эдикт равноправия», в 313 г. в Медиолане (Милане) августами-сопровителями, все теми же Лицинием и Константином. Отныне христианство из религии преследуемой превратилось в «дозволенную религию» (religio licita), впрочем, оставшись наравне с язычеством, политеизмом, дабы не раздражать большинство подданных, все еще язычников, то есть носителей античных и традиционных религий в Средиземноморье, которых с IV в. христиане стали именовать, не только «эллинами», как прежде, но и латинским словом pagani — «селяне», «простолюдины», «деревенщина».

После «эдикта равноправия» христианство стала распространяться по Империи со скоростью лесного пожара, что усилило его подрывное воздействие по отношению к греко-римским языческим традициям, а церковные лидеры с такой же ошеломляющей скоростью обратили имперскую власть в свою пользу. Но и тогда количество христиан составляло не более одной седьмой части населения, оставаясь в меньшинстве даже на Востоке, где христианские общины были изначально наиболее многочисленны. В самых крупных, развитых городах — Константинополе и Антиохии больше половины горожан были явными или скрытыми, тайными язычниками. Иногда они полностью контролировали городские курии и, если и не конфликтовали, то достаточно равнодушно соседствовали с теми, кого теперь официально, не таясь признавали христианами. Можно вообразить, что творилось в сельской «глубинке»!

Константин Великий, покровитель, а фактически легальный, открытый руководитель христианской Церкви и инициатор созыва Первого Вселенского церковного собора, на котором он лично председательствовал, не ставил задачу принудительно крестить язычников, которые явно доминировали в Империи и, как гласил акт 324 г., ради сохранения спокойствия пока имели невозбранное право пользоваться «своими посвященными лжи храмами». Сам император никогда не был убежденным христианином, полностью не понимал принятой им религии (хотя по этому поводу до сих пор идут споры исследователей), во всяком случае, не видел греха в том, чтобы продолжать чеканить на монетах изображения Sol Invictus — Непобедимого Солнца и Mars Conservator — бога войны Марса Охранителя, которых особенно чтил наравне с Христом. Он даже закладку Константинополя связал с целым рядом сугубо языческих ритуалов и украсил центральную столичную площадь, носящую его имя, привезенной из египетского Гелиополя тридцатиметровой порфировой колонной со своей впечатляющей статуей, где был представлен Аполлоном-Гелиосом, державшим в руках скипетр и сферу, в которую был помещен… фрагмент Креста Господня. Причем в самой колонне или под ней, в порфировых цилиндрах, в странном для нас, но вполне понятном для того полуантичного мира сочетании хранились редкостные как христианские, так и языческие реликвии — таинственный плащ Афины, якобы привезенный героем Энеем из Трои, топорик, при помощи которого библейский Ной построил ковчег, корзина с остатками хлебов, которыми Христос накормил пять тысяч людей, кувшин с благовониями Марии Магдалины. Еще раз заметим, что для раннего христианства, очень много заимствовавшего от греко-римского мира Империи, такие вещи не выглядели, как нам кажется, конфузом, искажением некой изначальной чистоты христианской веры, о чем, к примеру, свидетельствует обнаруженное в нижней части базилики Св. Петра в Риме мозаичное изображение Христа в одеянии Солнца или Аполлона, созданное на рубеже IV в. Впрочем, и поздние византийские богословы именовали Христа Солнцем Правды, движение за которым человека постепенно просвещает его Божественным светом.