Сергей Сорочан - Ромейское царство

Константин, беря от христианства очень важную для него идею божественной санкции власти, оставался в рамках доктрины римской имперской государственности и в любом случае был синкретистом. Римская традиция наделяла августа религиозной властью. Поэтому при всей, достаточно искренней приверженности к христианству, император продолжал носить титул Великого Понтифика — Pontifie Maximus, дословно с латыни «строителя мостов», то есть соединителя мира богов и мира людей, официального верховного жреца Рима, каким были римские августы, обожествлявшиеся после смерти, и изображал себя на монетах с обычными языческими эмблемами. Это не мешало ему называть себя «епископом внешних» и, по сути, всецело руководить Церковью. Предусмотрительный император решился принять христианскую инициацию — Святое Крещение с последующими послекрещальными обрядами и первым Святым Причастием только в возрасте 65 лет, почувствовав приближение смерти, буквально за несколько дней до кончины, очевидно, рассчитывая, что через это решающее церковное Святое Таинство он успеет получит полное искупление грехов . До этого император оставался на положении катехумена — оглашённого, то есть официально не имел права даже присутствовать при Евхаристии , а не то, что участвовать в ней. Формально он откладывал решение, отговариваясь желанием креститься только на земле Иисуса, в Палестине, в водах реки Иордан , до которой он якобы не мог добраться. На самом деле Константин как римский император не желал, да и не мог стать членом одной из государственных корпораций, даже если это была Христианская Церковь, ибо тогда он был бы обязан соблюдать только ее устав. Это ограничивало бы абсолютную монархическую власть императора. Видимо, именно такая особенность правосознания объясняет в полной мере, почему Константин принял Крещение лишь на самом исходе земной жизни.

Тем не менее, его гениальность проявилась в том, что, в отличие от правивших предшественников, он первым увидел в христианстве не угрозу, а средство объединения. Показательно, что именно Константин стал единственным истинно византийским императором, причисленным после смерти к лику святых, и с него началась средневековая традиция почитать святыми тех правителей, которые, невзирая на их сомнительное прошлое поведение, способствовали Крещению своих народов. Реально же первым христианским императором оказался его сын, Констанций II, который в 341 г. запретил кровавые языческие жертвоприношения, считал христианскую религию приоритетным направлением своей политики и поэтому довольно бесцеремонно вмешивался в церковные дела. Впрочем, как и осторожный в отношении религии отец, пост верховного жреца он все еще сберег за собой и языческие храмы не разрушал.

После некоторых отступлений, особенно ярко обнаружившихся в середине IV в. в короткое, как падение метеорита, правление упрямого реакционера, племянника Константина Великого, экзальтированного молодого императора Флавия Клавдия Юлиана (360–363 гг.), попытавшегося вдохнуть жизнь в истощившее свои силы, угасавшее, дезорганизованное язычество, новая вера, вобравшая во второй половине IV в. около тридцати миллионов населения Римской империи, получила решительную поддержку со стороны властей. Но лишь в 381 г. появился эдикт очень энергичного, целеустремленного Феодосия I Великого, наконец провозгласивший христианство единственной дозволенной государственной религией Империи. Император издал его в самом начале своего царствования после внезапной, тяжелой болезни, во время которой он принял Крещение и столь же стремительно исцелился. Так он стал первым императором, крестившимся сразу по приходу к власти.

Теперь ситуация в корне изменилась. Христианским императорам все сложнее становилось разграничивать нужды Империи и нужды Церкви, как некогда это еще мог делать Константин Великий. С традицией веротерпимости, адаптации, плюрализма религиозных трактовок и мнений, длившейся с 313 г., было порвано, исповедание любой другой религии кроме христианства было категорически запрещено. Как культурная система христианство возобладало над греческим и римским стилями жизни. С этого момента сама Империя официально стала христианской, а античность бесповоротно вступила в свой завершающий период, который будет длиться еще более двух столетий.

Окончательную победу христианства в церковном государстве, каким стала Римская империя, а именно, переход от убеждения к принуждению, очевидно, можно связывать с изданием эдикта 391 г. В нем говорилось, что все религиозные обряды в языческих храмах объявляются преступлением против императора. Нарушители указа наказывались денежными штрафами и конфискацией имущества. Последующие эдикты от 395 и 399 гг. предписывали разрушить языческие храмы, а в 396 г. в Империи были отменены привилегии, которыми испокон веков пользовались жрецы.

Строгие императорские указы в прямом смысле мечом нависли над головами язычников, оказавшихся вне закона: теперь они грозили смертной казнью за участие в любых культовых действиях — жертвоприношении, поклонении идолам, хотя для большинства жителей за этими действиями зачастую уже не стояло ничего, кроме освященной веками привычной традиции. Современники искаженно воспринимали многие прежние обычаи и обряды, не понимая их смысла, символики. Остатки древнеримского язычества все более и более утрачивали сакральную форму, выживая лишь в виде обрядовых рудиментов и памятников искусства. На смену им шло стремление даже правящих элит городов увязать историю своих мест с христианством, деяниями святых и мучеников, изменить прежний стиль повседневной жизни. Тем не менее, именно в это время победившее христианство показало черты самой резкой религиозной нетерпимости, даже фанатизма и ненависти, как это особенно ярко видно на примерах кровавой борьбы, развернувшейся в египетской Александрии, где была уничтожена уникальная библиотека гигантского языческого комплекса Серапеума и в клочья растерзана монахами, паравалани прославленная женщина-ученая Ипатия . При всей исключительности таких эксцессов, они свидетельствуют об обострении конфронтации христиан с язычниками, причем по инициативе самих христиан, категорически не желавших теперь мириться с теми, кто был готов даже пойти на компромисс или видел в христианстве вполне земные житейские преимущества.

Отныне, согласно новой религиозно-политической концепции ромеев, служить знаком высшей власти и обеспечивать чудотворную защиту Империи должны были утвердившиеся и множившиеся христианские святыни. К концу IV столетия стало ясно, что блестящий век героических христиан, мучеников, дословно «свидетелей», преследуемых за Христа, принявших смерть за веру, остался позади. Несмотря на продолжавшееся скрытое и явное сопротивление язычников христианизации, доходившее порой до бунтов, погромов, церковная жизнь вступила в новый период своего развития, а численность христиан в общей сложности достигла уже две трети населения.