Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

Многие свидетели, описывая восшествие Павла на престол, пользуются словами, пригодными к описанию захвата, переворота, революции.

«Дворец взят штурмом иностранным войском»,— острит очевидец-француз.

«Тотчас,— вспомнит поэт и министр Державин,— всё приняло иной вид, зашумели шарфы, ботфорты, тесаки и, будто по завоеванию города, ворвались в покои везде военные люди с великим шумом».

Вот за что достаётся ловкому Безбородке в «царстве мёртвых».

Вот за что, вероятно, он вскоре получит от Павла титул князя плюс тридцать тысяч десятин земли и 6 тысяч крепостных душ…

Однако нам так интересно, что было в той самой потаённой шкатулке императрицы! И мы сквозь плотный заговор молчания попробуем всё же заглянуть «через плечи» тех, кто вечером и ночью 6 ноября, а также в следующие несколько суток нервно просматривают сверхсекретные бумаги Екатерины.

Кто же они, читатели ?

Разумеется, Павел, Безбородко; сверх того, точно известно,— новый наследник Александр, которого отец привлекает к деликатному обыску в бабушкином кабинете; наконец, всё тот же, уже не раз мелькавший в этой главе, Ростопчин, которого в будущем ожидают важнейшие чины и должности при Павле, затем опала, деревенские будни и снова взлёт в 1812-м, когда имя генерал-губернатора Москвы Ростопчина будет связано со знаменитыми «афишками», обращёнными к народу, с пожаром оставленной Москвы, наконец, со зверской расправой над несчастным Верещагиным, описанной на страницах романа «Война и мир».

Перед смертью старый граф-острослов Ростопчин ещё оставит потомкам свою последнюю шутку (которую сохранит в стихах Н. А. Некрасов): о том, что во Франции ему, Ростопчину, революция понятна — там сапожники пожелали стать князьями; российское же 14 декабря 1825 года совсем непонятно: как видно, «князья захотели стать сапожниками».

Декабристов никогда не поймёт граф Ростопчин, но молодой офицер Ростопчин зато отлично разберётся в том, что происходит во дворце первой ночью павловского царствования.

Таковы действующие лица.

Что же в шкатулке?

Где она теперь?

Насчёт самого ящичка, тогдашнего «сейфа»,— ручаться не можем; зато содержимое — либо обращено тогда же в пепел, либо — понятно, где находится: в Государственном архиве Российской империи.

И мы опять — в Центральном государственном архиве древних актов; опять разворачиваем «дело № 25»: секретные бумаги императрицы Екатерины II, о которых уже шла речь в четвёртой главе нашей книги («6 июля 1762 года»). Сейчас, однако, мы прежде всего ищем здесь хоть какой-нибудь след главного завещания , которое Павла лишало престола. Есть сведения, что Александр и Безбородко нашли завещание и тут же сожгли его; впрочем, не эту ли бумагу Павел I велел распечатать и по прочтении сжечь тому, кто будет царствовать ровно через сто лет после его кончины (известно, что Николай II в 1901 году исполнил желание прапрадеда: что-то распечатал и что-то уничтожил).

Итак, завещание погибло либо в 1796-м, либо в 1901-м.

Но, как это ни странно, часть завещания отыскивается!

Маленький полулист, исписанный почерком Екатерины II и впервые напечатанный только в 1907 году!

Подробно расписав, где и как её хоронить, царица просит «носить траур полгода, а не более, а что меньше того, то луче».

«Вивлиофику мою со всеми манускриптами и что с моих бумаг найдётся моею рукою писано, отдаю внуку моему любезному Александру Павловичу, также разные мои камения и благословляю его умом и сердцем.

Копии с сего для лучаго исполнения положатся и положены в таком верном месте, что чрез долго или коротко нанесёт стыд и посрамление неисполнителям сей моей воли.

Моё намерение есть возвести Константина на престол Греческой Восточной империи.

Для блага империи Российской и Греческой советую отдалить от дел и советов оных империй принцев Виртенберхских и с ними знаться как возможно менее, равномерно отдалить от советов обоих пола немцев».

Легко заметить, что Павел и его жена в документе даже не упомянуты. Выпады против принцев Вюртембергских и «обоих пола немцев» явно метят во вторую жену Павла Марию Фёдоровну, которая была родом именно из Вюртемберга.

Особый тон и высочайшее благословение при упоминании Александра и рядом мысль о Константине на греческом престоле — всё это ещё наводит на мысль, что «странное завещание» несёт на себе «тень» главного документа: этот полулист относился, возможно, даже составлял часть тайного завещания царицы, где власть передавалась Александру. Что ещё в той шкатулке?

Да те самые записочки Петра III, молившего победительницу-жену о пощаде; а также пьяные, «нечистые» записочки рукою Алексея Орлова — о том, что «урод наш очень занемог… как бы сегодня иль ночью не умер».

И тут самое время вернуться к загадке, объявленной, но не разрешённой в четвёртой главе этой книги.

Мы ведь там приводили текст той записочки Орлова, которой в «деле № 25» нет , и говорили, что знаем точно, с какого дня её нет: с 11 ноября 1796 года.

Ростопчин, всё тот же наш новый знакомец Ростопчин!..

В его бумагах много-много лет спустя историки отыскали нечто вроде дневника секретных событий, происходивших в ноябрьские дни 1796 года:

«В первый самый день найдено письмо графа Алексея Орлова и принесено к императору Павлу: по прочтении им возвращено графу Безбородке; я имел его с 1/4 часа в руках; почерк известный мне графа Орлова; бумаги лист серый и нечистый, а слог означает положение души сего злодея и ясно доказывает, что убийцы опасались гнева государыни, и сем изобличает клевету, падшую на жизнь и память сей великой царицы. На другой день граф Безбородко сказал мне, что император Павел потребовал от него вторично письмо графа Орлова и, прочитав, в присутствии его, бросил в камин и сим истребил памятник невинности великой Екатерины, о чём и сам чрезмерно после соболезновал».

Павел так ненавидит покойную мать, что «истребляет» доказательство её невиновности в убийстве мужа, Петра III… Впрочем, повторим,— кто же поручится, что записочка Орлова не создана задним числом? Что на самом деле царица — не намекнула любимцам, как хорошо было бы избавиться от урода? Тайна, кровавая тайна.

И новый царь сжигает документ, истребляет…

Но мы его всё-таки цитируем!

«Матушка милосердая Государыня! Как мне изъяснить, описать, что случилось… Мы были пьяны и он тоже, он заспорил за столом с князь Фёдором, не успели мы разнять, а его уж и не стало… Помилуй меня хоть для брата…»

Разгадка этого несгораемого письма, надо полагать, уже ясна нашим читателям: Ростопчин «имел его с 1/4 часа в руках»; имел — и скопировал .