Натан Эйдельман - Твой восемнадцатый век; Прекрасен наш союз…

Москва с опаскою поглядывает в невскую сторону, но всё же веселится и уже готовится к новому веку.

В университетскую же лавку на Тверской только что поступили «Картины просвещения россиян пред началом девятого на десятый века», а также «„Самый новейший, отборнейший московский и санкт-петербургский песельник. Собрание лучших песен военных, театральных, простонародных, нежных, любовных, пастушьих, малороссийских, цыганских, хороводных, святошных, свадебных…“ с изъявлением при каждой приличия, где и кому петь. Цена в переплёте 250 копеек».

Но вот мелькнуло имя «директора университета статского советника и кавалера Ивана Петровича Тургенева» — и мы легко угадываем за печатными строками — «невидимые»: друг Новикова, Карамзина, отец четырёх братьев Тургеневых, в числе которых будущий декабрист Николай Иванович («хромой Тургенев») и Александр Иванович — тот, кому суждено играть существенную роль в биографии одного новорождённого…

Множество других важных для нас имён — Державин, Жуковский, Крылов — тоже в газетных листах присутствуют незримо: высокому просвещению нет нужды себя выставлять без надобности…

Зато бурлит и не скрывается Москва покупающая и продающая, весёлая и несчастная, стыдная и повседневная:

«Продаётся лучшего поведения видный 15-летний лакей, в коем теперь меры 2 аршина и с лишком 6 вершков, да кучеров двое и разного звания люди».

«На Ильинке в приходе Николы Большого Креста, против колокольни, в греческом погребе под № 4 и под знаком оленя продаются вновь привезённые разных сортов вина вёдрами: французское белое по 7 рублей, португальское белое мушкатель и шпанское красное — по 6 рублей, уксус цареградский, сыр нежинский по 4 рубля бочонок».

В этот день, 26 мая, в Москве, на Немецкой улице, во дворе коллежского регистратора Ивана Васильевича Скворцова, у жильца его майора Сергия Львовича Пушкина родился сын Александр…

Уходящее столетие прощается с одним из лучших своих творений — тем мальчиком, который через 16 лет на лицейском экзамене вздохнёт о веке Державина —

Тут настала и наша пора распрощаться с осьмнадцатым столетием.

Эта книга — история одного класса.

Класс как класс — тридцать человек; мальчишки как мальчишки, проучившиеся вместе с двенадцати до восемнадцати лег и после никогда о том не забывавшие.

Легко догадаться, что в этой книге читателю, конечно, встретятся школьные труды и весёлые проказы, юные споры и первая любовь, ожидание будущего и сожаление о прошедшем; всегдашнее (и в двадцать, и в сорок, и в восемьдесят лег) « а помнишь ?..»; и традиционные вечера встречи в некий определённый день. Здесь будут и серьёзные, обидные объяснения с тем, кто казался всегда своим, но вдруг оказался совсем на себя непохож; здесь и первые утраты, прощание навсегда…

Книга о друзьях. Тот, кто её откроет, не сможет не задуматься о своём: а как же у меня, у нас всё было и будет? И почему порою именно так, как у них? И отчего же не так? И нам, которым ещё жить, нужно познакомиться с одним классом, который уже прошёл по жизни до конца. Прошёл много лет назад…

Важно ли, когда, в каком веке были молоды и состарились былые одноклассники? Сто, двести, две тысячи лет назад? Важно ли, горят у них в классной комнате электрические лампочки или свечи? Пересекают ли они свою страну на поезде, самолёте или в карете, на почтовых лошадях? Носят ли джинсы или камзолы, треуголки? Конечно, разница веков нам небезразлична. Конечно, каждая эпоха имеет свой неповторимый голос и стиль… Но сколько здесь общего! Разве они, юные прадеды, не любили, как правнуки, не мечтали, не умирали? Разве мы, современники космических ракет и цветного телевидения, если б вдруг были допущены на один из древних «традиционных сборов», не нашли бы, о чём поговорить, о чём спросить тех ребят; а они — нас?

К тому же об ушедших людях иногда легче составить представление, чем о близких современниках. Ведь былые столетия охотно (хотя порою и не сразу!) делятся с нами своими сочинениями, письмами, документами — самыми задушевными, интимными, такими, которые даже близкий друг, любезный сосед сегодня ещё держит у себя, надеясь, что только сын или внук прочтёт, поймёт.

Глядя на себя и своих друзей как бы со стороны, «через другой век», через дела, мысли и документы давно ушедших людей, мы вдруг замечаем то, что вблизи, вплотную было почти неразличимо…

И, устремляясь в прошлое, мы как будто соединяем длинной цепью наше сегодня и их далеко. Соединяем, и сразу по цепи «бежит ток», и становится ясным то, что именуют «связью времён», и огромного исторического расстояния как не бывало, и мы уже в компании тех ребят, а они с нами.

Какая хорошая вещь память, какая хорошая вещь история!

А если ещё на том, дальнем конце «цепи» оказывается одноклассник необыкновенный, юный чародей, которому подвластно всё — «И неба содроганье, и горний ангелов полёт…» — тогда ему и его друзьям совсем легко к нам пожаловать, ибо тот славный мальчишка, тот весёлый одноклассник легко и просто ведёт за собой всех своих друзей в историю, в будущее…

Именно поэтому мы приглашаем нашего современника отправиться совсем недалеко — всего на полтора-два столетия назад — в первые десятилетия XIX века.

Мы увидим быстрого мальчишку со светло-русыми кудрями, который расположился в карете рядом с важным господином, собственным дядей. Карете ехать из второй столицы в первую — и мальчика провожают отец, мать, брат, сестра, бабушка, тётки, произносятся важные и, к счастью, так легко забываемые напутствия; погружается сундучок с нужнейшими вещами, тётки дарят «сто рублей на орехи», и дядя даёт слово присматривать за родственником, впервые покидающим отчий дом; но, как только Москва остаётся позади, житейский опыт двенадцатилетнего племянника расширяется вследствие неотразимой просьбы дяди одолжить ему «на неопределённый срок» полученные сто рублей.

Карета выезжает из Москвы на рассвете июльского дня так, чтобы заночевать в пути, затем проехать ещё сутки, опять заночевать, на третий же день к вечеру можно и успеть в «столичный город Санкт-Петербург».

Но ещё через короткое время придётся покинуть столичный город и, переместившись совсем немного, вёрст на двадцать к югу, увидеть старинные дворцы и галереи, мраморные «призраки героев», девушку, разбившую о камень свой бронзовый кувшин,—