Генрих Фосслер - На войне под наполеоновским орлом. Дневник (1812-1814) и мемуары (1828-1829) вюртембергского обер-лейтенанта Генриха фон Фосслера

Местность и тут носит общий польский отпечаток. Деревни, как и их обитатели, по большей части жалки. Городки несколько получше, но им далеко до тех, которые были в провинциях, находившихся под прусским владычеством. Есть некоторые красивые усадьбы, среди них особенно выделяются поместья графа фон Тизенгаузена в Жолудке и его окрестностях.

На марше моя болезнь глаз понемногу отступила, оставив мне тем не менее слабость зрения, что делало для меня невозможным читать хотя бы полчаса без перерыва. В остальном же состояние моего здоровья, за исключением диареи, которая давно преследовала меня, но уже не так сильно, было довольно хорошим. Однако 3 сентября я почувствовал недомогание, которое через несколько дней выявилось нервной горячкой и сопровождалось сильным поносом. Поскольку при обозе не было врача, да он бы мне и не помог, так как отсутствовали лекарства, то болезни было предоставлено идти своим чередом, пока мы не добрались до Минска. Там лейтенант фон Багнато попытался устроить, чтобы меня поместили в госпиталь. Но это удалось ему лишь тогда, когда я по силе своей природы и благодаря помощи некоторых лекарств, присланных д-ром Шмидтом из Минска, уже отступил от края могилы. 12 сентября меня поместили в госпиталь, где я был размещен в одной комнате с французскими офицерами, частично ранеными, частично больными, тяжело переносившими свое тягостное положение. Внимательный уход госпитального врача, которому я был специально рекомендован д-ром Шмидтом, всего за несколько дней настолько помог мне, что я не только выходил из комнаты, но и смог принять приглашение д-ра Шмидта отобедать с ним. Здесь я получал надлежащее и сытное питание, сначала понемногу, потом постепенно все больше и больше, и менее чем за 14 дней снова был здоров.

Д-р Шмидт (уроженец Гайслингена в Вюртемберге) и его жена (урожденная Вилльман из Виллингена в Бадене) приобрели себе почетную репутацию по всей России благодаря человеколюбию и великодушию, с которым они старались облегчить страдания всех военнопленных, но прежде всего своих немецких земляков, а среди них — преимущественно вюртембержцев, не страшась неудовольствия российских властей. Очень многие — вюртембержцы, баденцы, вообще немцы и французы — вместе со мной хранят теплые воспоминания и вечную благодарность за благие дела этой замечательной пары.

Город Минск — губернский город с большим населением и в целом хорошо выстроен. Кафедральный собор — шедевр архитектуры. Местоположение [Минска] не лишено приятности. Жители по большей части состоят из поляков, число старых русских незначительно. Очень много евреев, здесь я их встретил особенно озлобленными на французов и их союзников. В течение нашего пребывания в Минске, к нашей вящей радости, мы были избавлены от общества гг. Лодона и Норманна. Они поступили на службу в Немецкий легион. В то же время общество значительно пополнилось благодаря прибытию майора фон Лёффлера, капитанов фон Бруннова и фон Бутча, лейтенантов Хёльдера и Рёлля — все вюртембержцы, взятые в плен во время сражения при Баутцене, а также баварского лейтенанта фон Михеля из второго батальона легкой пехоты и практикующего хирурга Штёра. Кроме того, пришли еще несколько обозов с пленными, которые были немедленно соединены в Минске в один для отправления к следующей главной станции — Чернигову.

Днем выступления было определено 27 сентября. Непосредственно перед выступлением я сердечно попрощался с семьей Шмидтов, получив от них, без всякой просьбы с моей стороны, кроме хорошей рубашки в качестве подарка еще и 25 рублей ассигнациями взаймы.

Кроме только что названных вюртембержцев и баварцев, кригс- комиссара Крайса и лейтенанта фон Багнато, моими спутниками были также бывший прусский ландрат фон Варкаски — светлая голова, но интриган, как враг России определенный к депортации в ее внутренние области, а также польский обер-лейтенант Ниневский, французы — шталмейстер барон де Монтаран, капитаны Ваннакер, Фаншон, Карлье, Клесс, лейтенанты Леон, Жорж, Дюбуа, Блан и другие, в общем 37 офицеров. Унтер-офицеров и солдат было около 300 человек. Наш конвой состоял из добродушного казацкого сотника, двух сотников-башкир, двух пехотных офицеров, двух казаков, 50 башкир и около 80 человек ополчения (так называемые крестовые крестьяне).

Итак, в этом сопровождении 27 сентября мы выступили к Чернигову, губернскому городу, лежащему примерно в 150 часах пути по направлению к Киеву. Каждый третий или четвертый день обязательно устраивалась дневка. 6 октября мы достигли крепости Бобруйск, на берегу еще свежей в нашей памяти Березины. Здесь мы без особой радости увидели две вюртембергские пушки, захваченные русскими в сражении около Койдоново в 5 милях от Минска. Там же мы встретили вюртембергского фельдшера по имени Дертингер, занятого в местном госпитале. 12 октября мы прибыли в Рогачев на Днепре, 19-го переправились через реку Сож. На следующий день у нас была последняя ночевка в Русской Польше. Через день после этого мы были в деревне Добрянка в Старой России, а 28 октября достигли Чернигова. Однако нам не было разрешено остаться в городе, а мы были перемещены в лежащую в трех верстах деревеньку.

В течение всего марша от Минска до Чернигова нам приходилось бороться со многими неудобствами. Часто лошади не могли идти дальше и нам приходилось шагать пешком. Погода была переменчивой, иногда очень суровой — обильные дожди сделали дорогу непроходимой. На постое у нас была только крыша над головой, нашего скудного жалованья едва хватало на кусок сухаря и пару луковиц. Наше платье было в лохмотьях, как и белье; и то и другое мы чинили сами, сами стирали белье на дневках. Жители повсюду выказывали нам свою ненависть и нередко покушались на жизнь. В Рогачеве без вмешательства нашего конвоя еврейские жители убили бы нас. В Добрянке нас ожидало то же самое, и своей жизнью мы были обязаны лишь твердости командующего обозом, который пригрозил стрелять по собравшимся крестьянам. Поэтому мы немало обрадовались, увидев колокольни Чернигова, где надеялись на более спокойное и мирное существование.

Начиная с Минска местность в основном дурна. Большие площади покрывают леса и болота. Деревни нищие, жители бедны. Города выстроены по преимуществу скверно, лишь в некоторых из них имеются хорошие здания, в основном церкви и монастыри, редко частные дома. Усадьбы встречаются реже, и не в каждой деревне, как в Польше, есть свой помещик. Дома вплоть до границ со Старой Россией в основном неопрятны, один и тот же покой служит для проживания людям и скоту. В бывших польских городках и деревнях много евреев, но они более чистоплотны, чем на Висле.