Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Такой образ мыслей мешал сближению его с Н. А. Полевым, и естественно заставил его легко согласиться на предложение безвестных молодых людей, которые просили его быть не столько сотрудником, сколько покровителем предпринимаемого ими журнала. И он, и они рассчитывали на верный успех от одного имени Пушкина, которому всё остальное должно было служить только рамою. Пушкину было очень кстати получать большую плату за свои стихотворения, печатанные в журнале, покорном ему во всех отношениях, и в этой-то надежде он имел новую причину отдалиться от «Московского Телеграфа», который не платил и не предлагал ему ничего за его сотрудничество, потому что, до 1825 года, так поступали все журналисты. С этого года г. Греч первый начал платить за труд постоянных своих сотрудников, но всё не за стихи, которые всегда составляют роскошь журнала и не придают собственно ему ни малейшего достоинства. [454]Не постигая этого, издатель и сотрудники Московского Вестника ликовали, что могут получать большие барыши от своего журнала, и под эгидой Пушкина ратоборствовать, как им угодно, особенно против «Московского Телеграфа». Можно представить себе, что наговорили они Пушкину об издателе ненавистного им журнала! В числе их были люди барского происхождения, и Пушкин надеялся симпатизировать с ними больше, нежели с простолюдином Полевым. Аристократ по системе, если не в действительности, он увидал себя ещё больше чуждым ему, когда блестящее светское общество встретило с распростёртыми объятиями знаменитого поэта, бывшего диковинкою в Москве. Он как будто не видал, что в нём чествовали не потомка бояр Пушкиных, а писателя и современного льва, в первое время, по крайней мере. Увлёкшись в вихрь светской жизни, которую всегда любил он, Пушкин почти стыдился звания писателя.

Всё это объяснилось не вдруг, и если теперь ясны причины странного отчуждения Пушкина от «Московского Телеграфа» и его издателя, то тогда мы могли только оставаться в недоумении и были в праве негодовать, что он без всякой видимой причины, без малейшего повода, становился в положение, неприятное для нас. Холодность и высокомерие его очень уязвляли Николая Алексеевича, и, положив руку на сердце, всякий согласится, что на такое расположение, явно выражаемое, нельзя же было отвечать дружбою и преданностью. Ещё больше оскорбляло Николая Алексеевича то, что Пушкин принял под своё покровительство противников его и оказывал дружеское расположение г. Погодину, заклятому врагу его.

Из напечатанных писем Пушкина можно видеть, что он желал отклонить от «Московского Телеграфа» главного сотрудника, придававшего свой авторитет этому журналу, князя Вяземского. [455]Это окончательно показывает неприязненное расположение к Н. А. Полевому, и даже не совсем хорошее желание повредить ему. Князь Вяземский, которого Пушкин всегда называл своим другом, даже не говорил нам о предложениях Пушкина, но, как человек самостоятельный и благородный, вызвался принять ещё более участия в «Московском Телеграфе», и действительно работал для него в 1827 году усердно и деятельно. Не должен ли был и Пушкин, если бы он ещё разделял образ мыслей князя Вяземского, придать свой авторитет «Московскому Телеграфу», а не руководствоваться корыстными расчётами и вступать в союз с незнакомой ему молодёжью, которую так хорошо знал и оценивал князь Вяземский, и очень верно изобразил Грибоедов в известном своём экспромте, оканчивающемся стихами:

Расчёт Пушкина и новых друзей его оказался неверен во многих отношениях. Московский Вестник не понравился публике с первой книжки, и с каждою новою книжкою оказывался ребяческим предприятием, недостойным внимания. Не спасли его и стихи Пушкина, хотя их было там много. Такой неуспех был новым торжеством для «Московского Телеграфа» и только утвердил за ним первенство в русской журналистике. И не могло быть иначе. «Московский Телеграф» был журнал, орган известного рода мнений, касавшийся современных вопросов, а «Московский Вестник» оказался — как и другие современные журналы русские — сборником разнородных статей, иногда хороших, но чаще плохих, потому что хороших писателей никогда не бывает много, и невозможно завербовать их всех в свои сотрудники: поневоле придётся наполнять журнал чем попало. Но когда издатель его бывает органом определённых убеждений и современной доктрины, тогда все эти статьи его журнала составляют одно целое, а журнал постепенно делается могуществом, которому может противоборствовать только подобное же могущество своего рода, то есть орган других убеждений […]

Издатели «Московского Вестника» думали, что стихи Пушкина, и даже одно имя его, дадут успех их сборнику; но прекрасные стихи Пушкина не могли закрыть ничтожности почти всего остального. Главными действователями «Московского Вестника» вскоре остались г. Погодин со своими возгласами и мужиковатым тоном, и г. Шевырёв со своими плаксивыми стихами и критиками. Участь журнала была решена. Пушкин вскоре охладел к нему вместе с публикою. Правда, что ещё несколько времени он, в письмах своих, старался ободрять издателя «Московского Вестника» и хвалить не в меру его главного сотрудника, его милого нашего Шевырёва (Соч. Пушкина, т. I, стр. 182); но это не могло быть искренно и всего скорее было вызвано обиженным самолюбием и разочарованием в прежней уверенности, что публика станет платить оброк одному имени Пушкина. Из его же писем видно, что он не имел никакой определённой идеи о журнале, которому сделался кумом, и сам себе противоречил, когда говорил о цели его. Г. Анненков полагает, что «цель журнала была именно уничтожить бесплодные сборники, так сильно развившиеся в это время» (Соч. Пушкина, т. I, стр. 181). Это, вероятно, основано на трёх словах Пушкина в упомянутом выше письме к Языкову: «Пора задушить альманахи». Но могла ли войти в здоровую голову мысль — издавать для этого журнал? Как изданием журнала задушить альманахи, бывшие потребностью для публики? Пушкин написал свои три слова о них мимоходом, так, между прочим, и не мог соединять с ними постоянного убеждения. Напротив, одобрял альманахи, много лет снабжал их своими стихами и после издания «Московского Вестника». Особенно заботился он об успехе «Северных Цветов» Дельвига. Какая же ещё была цель журнала? 1-го июля 1827 года Пушкин писал к г. Погодину: «Надобно, чтобы наш журнал издавался и на следующий год. Он, конечно, будь сказано между нами, первый единственный журнал на Руси! Должно терпением, добросовестностью, благородством и особенно настойчивостью оправдать ожидания известных друзей словесности и одобрение великого Гёте » (Соч. Пушкина, изд. Анн., т. I, 182 стр.). К чему тут одобрение великого Гёте? Как мог судить о русском журнале великий Гёте? Ясно: сказано это, чтобы чем-нибудь ободрить унывших сотрудников. Но замечательно, что тут Пушкин проповедует добросовестность и все добродетели, а от 31-го августа, следовательно через два месяца, пишет к тому же г. Погодину: «Главная ошибка наша была в том, что мы хотели быть дельными; стихотворная часть у нас славная, проза, может быть, ещё лучше; но вот беда: в ней слишком мало вздору. Ведь верно есть у вас повесть для Урании? Давайте её в „Вестник“. Кстати о повестях: они должны быть непременно существенной частью журнала, как моды у „Телеграфа“. У нас не то, что в Европе — повести в диковинку. Они составили первоначальную славу Карамзина, у нас про них ещё толкуют. Ваша индейская сказка: Переправа , в европейском журнале обратит общее внимание, как любопытное открытие учёности; у нас тут видят просто повесть и важно находят её глупою» (стр. 181). Вот вам и добросовестность, и настойчивость, и одобрение великого Гёте! Давайте вздору, потому что публика не понимает мудрых статей «Московского Вестника»!.. Да, больно видеть, что даровитый, необыкновенный человек унижал себя таким образом, льстил бездарным людям из посторонних видов и противоречил себе и правде! Разве он не знал, что повести и прежде, и в его время (как теперь) были необходимым отделом изящных произведений? Разве не писал он потом сам повестей, которые составляют часть его славы? Публика находит какую-нибудь повесть глупою, конечно, не потому, что видела в ней не повесть. Уж верно так! Глупые писатели обыкновенно не довольны публикой, и Пушкину, баловню и любимцу её, не кстати было утешать своих новых друзей, как утешал он их: благороднее, лучше было бы прямо сказать им, что они взялись не за своё дело. Он, конечно, понимал это прежде всех, но, как я сказал, из самолюбия и нелитературных видов или расчётов, хотел убаюкивать незаслуженными похвалами своих данников.