Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Несмотря, часто, на очень шумливые беседы, на которых излагались мнения разнородных взглядов, ни одно из них не достигало тех размеров, которые начали уясняться через два и три года, а через четыре так разразились во 2-й армии, в Петербурге и в окрестностях Киева. Ни один собеседник того времени не принадлежал к тому, и впоследствии один Охотников был посвящён в тайну, но тут он всегда хранил глубокое молчание […]

В статье о Пушкине ничего не сказано о бригадном генерале Дмитрии Николаевиче Бологовском, у которого Александр Сергеевич часто обедал, в начале по зову, но потом был приглашён раз навсегда. Стол его и непринуждённость, умный разговор хозяина, его известность очень нравились Пушкину; но один раз он чуть-чуть не потерял расположение к себе генерала из одного самого неловкого поступка. Случилось, что мы обедали у Дмитрия Николаевича. Тут был его бригады подполковник Дережинский, о производстве которого в тот день получен приказ. После обычного сытного с обилием разных вин из Одессы обеда, хозяин приказал подать ещё шампанского, присовокупив, что позабыл выпить за здоровье нового полковника. Здоровье было выпито, бокалы дополнены. Вдруг, никак неожиданно, Пушкин, сидевший за столом возле H. С. Алексеева, приподнявшись несколько, произнёс: «Дмитрий Николаевич! Ваше здоровье». — «Это за что?» — спросил генерал. — «Сегодня 11-е марта» — отвечал полуосовевший Пушкин. Вдруг никому не пришло в голову, но генерал вспыхнул, за столом было человек десять; но скоро нашёлся: «А вы почему знаете?» — сказал он Пушкину и, тотчас оборотясь к Лексу, тоже смольнянину, присовокупил: «Сегодня Леночки рожденье» (его племянницы). Лекс поддержал: «Точно так-с, имею честь и я поздравить, совсем позабыл». Лекс говорил это от чистого сердца, хотя знал о существовании племянницы генерала, может и видел её в Смоленске, но никак уже не знал дня её рождения и только после узнал неловкое здоровье, произнесённое Пушкиным. Да и едва ли и не большая половина не поверила сказанному генералом. Пушкин опомнился; он сослался на Лекса, что тот его предупредил, и к счастью, что вставали из-за стола, и объяснение тем и кончилось. Генерал, видимо, сделался не в своей тарелке, и когда он сел за шахматы, мы вышли. Алексеев начал упрекать Пушкина; этот начал бранить свой язык и просил как-нибудь уладить. Мы оба отказались наотрез, ибо это было бы ещё более растравить воспоминания, а советовали ему поранее утром итти и извиниться; он это и сделал. Дмитрий Николаевич после этого попрежнему принимал его, но был гораздо сдержаннее и мне раза два назвал его повесой. Пушкин не мог простить себе это здоровье. Их отношения к счастию уладились, ибо Пушкин откровенно сознался, что всему причиной было его шипучее, и продолжал бывать, но как-то реже. [197]

С генералом П. С. Пущиным Пушкин не так был близок, как бы даётся понимать в статье. Пущин своего стола не держал: обедал очень часто у Крупянской, за которой ухаживал; обедывал у Орлова, Бологовского и Кантакузина. Пушкин неоднократно посмеивался над ним, в особенности после истории с Болгарским архимандритом.

На странице 1126-й есть отзыв Пушкина о Пестеле; он справедлив, и я очень хорошо помню, что когда Пушкин в первый раз увидел Пестеля, то, рассказывая о нём, говорил, что он ему не нравится и, несмотря на его ум, который он искал выказывать философическими сентенциями, никогда бы с ним не мог сблизиться. Однажды за столом у Михаила Фёдоровича Орлова, Пушкин, как бы не зная, что этот Пестель сын Иркутского губернатора, спросил: «не родня ли он Сибирскому злодею?» Орлов, улыбнувшись, погрозил ему пальцем. [198]

На стр. 1131-й между прочим сказано, что к Орлову, когда он уже женился на Екатерине Николаевне Раевской, приезжали и гостили: Раевские, Давыдовы и родной брат его Фёдор Фёдорович и т. д. Раевские были всею семьёю в июле 1821 года и сам Николай Николаевич, а на четыре дня приезжали Александр и Василий Дьвовичи Давыдовы; с ними, проездом в Одессу, заезжали киевские знакомцы Михаила Фёдоровича, граф Олизар и Швейковский; из Вильны в то же время Валевский и Ромер, также знакомые генералу по ежегодному их приезду на Киевские контракты. Пушкин все четыре дня провёл у генерала, как знакомый с Давыдовыми, у которых прежде гостил в Каменке. Брат же генерала приезжал прежде и уехал после их, пробыв около двух недель.

Что же касается до того, что… «и там-то за генеральскими (Орлова) обедами, слуги обносили его (Пушкина) блюдами, на что он так забавно жалуется», — я позволяю себе торжественно отвергать это, и если это говорил сам Пушкин, то, конечно, поэтизировал. Прислуга Михаила Фёдоровича была в высшей степени вежлива и никогда не осмелилась бы сделать того, особенно в глазах своего господина, образца вежливости и хлебосольства; никто чаще меня не обедывал у генерала, и я, конечно, не упустил бы заметить в то же время, если бы что-нибудь произошло в подобном роде.

Одинаково никогда не допущу себе поверить, что будто бы (стр. 1132): «Однажды кто-то заметил генералу (Орлову), как он может терпеть, что у него на диванах валяется мальчишка в шароварах!» и т. д. Во-первых, никто из окружавших, а ещё менее посторонних, не осмелился бы сказать это лично Михаилу Фёдоровичу; при всей его обходительности, он грозно импонировал каждому; а во-вторых, и Пушкин никогда не позволил бы себе сделать какую-либо невежливость в доме столь уважаемого лица; тем более, что он мог видеть обращение Охотникова, который был всех ближе к Михаилу Фёдоровичу, как равно и некоторых других. В разговоре Пушкин был часто свободнее других, да и то всегда не иначе, как по инициативе самого генерала. Но за всем тем, хотя Александр Сергеевич иногда и делал свои замечания довольно резко, [199]я не думаю, чтобы когда-нибудь могло быть сказано Михаилом Фёдоровичем приведённое на этой странице двухстишие о «сапоге». Это никак на него не похоже, а равно и ответ о «слоне» не похож на Пушкина: так по крайней мере я понимал и того и другого, и ничего подобного не встречал. [200] Другое дело в домах молдаван: там Пушкин позволял себе многое, в особенности, когда он уже оценил их.

В заключение этой статьи о Кишинёвском обществе, говоря (стр. 1140-я) о книгах, которые брал Пушкин из библиотеки в Юрзуфе, от Раевских в Киеве, от Давыдовых в Каменке, присовокуплено: «В Кишинёве он брал книги у Инзова, Орлова, Пущина, а всего чаще у И. П. Липранди, владевшего в то время отличным собранием различных этнографических и географических книг».

Не знаю, какие книги Александр Сергеевич брал у помянутых лиц в Кишинёве, но у меня не было никаких других, кроме тех, которые говорили о крае с самой глубокой древности; я тогда занимался некоторыми разысканиями и сводом повествований разных историков, древних и им последовавших, вообще о пространстве, занимающем Европейскую Турцию. В первую половину пребывания Пушкина в Кишинёве, он, будучи менее развлечён обществом, нежели во вторую, когда нахлынули молдаване и греки с их семействами, действительно интересовался многими сочинениями, и первое сочинение, им у меня взятое, был — Овидий; потом Валерий Флакк (Аргонавты), Страбон, которого, впрочем, возвратил на другой день, Мальтебрюн [201]и некоторые другие, особенно относящиеся до истории и географии; но исключая вышеприведённых, которые он держал долго, другие возвращал скоро и завёл было журнал, но потом как-то я спросил его о нём уже в Одессе, он отвечал мне: «Скучно; бросил, кое-что есть, а сам не знаю что» […] [202]