Коллектив авторов Биографии и мемуары - Пушкин в воспоминаниях и рассказах современников

Пушкин слушает их с удовольствием, и сам с нею любезничает. На прощанье барышня подаёт ему вязанный ею кошелёк и просит принять его на память о неожиданной их встрече. После обеда Пушкин садится опять в коляску; но не успел он ещё выехать из селения, как догоняет его кучер верхом, останавливает коляску и говорит Пушкину, что барышня просит его заплатить ей десять рублей за купленный им у неё кошелёк. Пушкин, заливаясь звонким своим смехом, любил рассказывать этот случай авторского разочарования.

Соч. VIII, 55.

О предполагаемой поездке Пушкина incognito в Петербург в дек. 25-го года верно рассказано Погодиным в книге его «Простая речь», страницы 178 и 179. Так и я слыхал от Пушкина. Но, сколько помнится, двух зайцев не было, а только один. А главное, что он бухнулся бы в самый кипяток мятежа у Рылеева в ночь с 13-го на 14-ое дек.: совершенно верно. [376]

CH. XIX, 7.

Пушкин читал своего Годунова, ещё немногим известного, у Алексея Перовского. В числе слушателей был и Крылов. По окончании чтения, я стоял тогда возле Крылова, Пушкин подходит к нему и, добродушно смеясь, говорит: «Признайтесь, Иван Андреевич, что моя трагедия вам не нравится, и на глаза ваши не хороша». — Почему же не хороша? — отвечает он; а вот что я вам расскажу: проповедник в проповеди своей восхвалял божий мир и говорил, что всё так создано, что лучше созданным быть не может. После проповеди подходит к нему горбатый, с двумя округлёнными горбами, спереди и сзади: не грешно ли вам, пеняет он ему, насмехаться надо мною и в присутствии моём уверять, что в божьем создании всё хорошо и всё прекрасно. Посмотрите на меня. — Так что же, возражает проповедник; для горбатого и ты очень хорош. — Пушкин расхохотался и обнял Крылова.

Соч. I, 184.

Неужели до Пушкина никто не читал Дмитриева, Жуковского, Батюшкова? Вот поколение, из которого прямо вышел Пушкин. Язык стихотворный был уже установлен. Пушкин разнообразил его, придал ему новые ноты, напевы, но не создал его. Мне помнится, что чтение Бориса Годунова у Веневетинова было вечером. Едва ли ещё не перед тем Пушкин читал его у меня во время коронации, и положительно в присутствии графа Блудова.

Соч. X, 226—267.

Я закабалил себя Телеграфу. Почти в одно время закабалил себя Пушкин Московскому Вестнику. Но он скоро вышел из кабалы, а я втёрся и въелся в свою всеми помышлениями и всем телом. Журнальная деятельность была по мне. Пушкин и Мицкевич уверяли, что я рождён памфлетором, открылось бы только поприще.

Соч. I, стр. XLVIII. Ср. «Ст. и Нов.» XX, 221—222.

В Москве дом княгини Зинаиды Волконской был изящным сборным местом всех замечательных и отборных личностей современного общества… Помнится и слышится ещё, как она в присутствии Пушкина и в первый день знакомства с ним пропела элегию его, положенную на музыку Геништою:

Пушкин был живо тронут этим обольщением тонкого и художественного кокетства. По обыкновению, краска вспыхивала в лице его. В нём этот детский и женский признак сильной впечатлительности был несомненное выражение внутреннего смущения, радости, досады, всякого потрясающего ощущения.

Соч. VII, 329.

Пушкин, встретясь где-то на улице с Мицкевичем, посторонился и сказал: «С дороги двойка, туз идёт». На что Мицкевич тут же отвечал: «Козырная двойка туза бьёт».

Соч. VII, 309.

Особенно памятна мне одна зима или две, когда не было бала в Москве, на который не приглашали бы его [Григ. Ал. Корсакова] и меня. После пристал к нам и Пушкин. Знакомые и незнакомые зазывали нас и в Немецкую слободу, и в Замоскворечье. Наш триумвират в отношении к балам отслуживал службу свою, наподобие бригадиров и кавалеров св. Анны, непременных почётных гостей, без коих обойтиться не могла ни одна купеческая свадьба, ни один именинный купеческий обед.

Соч. VII, 171.

Князь *** (хозяин за ужином). А как вам кажется это вино?

Пушкин(запинаясь, но из вежливости). Ничего, кажется, вино порядочное.

Князь ***.А поверите ли, что тому шесть месяцев нельзя было и в рот его брать.

Пушкин.Поверю.

Соч. VIII, 231.

Забавный чудак, служивший когда-то при Московской театральной дирекции, был между прочим, как и следует русскому человеку, а тем паче русскому чиновнику, охвачен повальною болезнью чинолюбия и крестолюбия. Он беспрестанно говорил и писал кому следует: «я не прошу кавалерии чрез плечо или на шею, а только маленького анкураже (encouragé) в петличку». Пушкин подхватил это слово и применял его к любовным похождениям в тех случаях, когда в обращении не капитал любви, а мелкая монета её; то есть с одной стороны ухаживание, а с другой снисходительное и ободрительное кокетство. Таким образом, в известном кругу и слово анкураже пользовалось некоторое время правом гражданства в московской речи.

Соч. VIII, 434—435.

Пушкин очень любил Энгельгардта за то, что он охотно играл в карты, и за то, что очень удачно играл словами.

Соч. I, XVIII—XIX.

Он вовсе не был лакомка. Он даже, думаю, не ценил и не хорошо постигал тайн поваренного искусства; но на иные вещи был он ужасный прожора. Помню, как в дороге съел он почти одним духом двадцать персиков, купленных в Торжке. Мочёным яблокам также доставалось от него нередко.

Соч. VIII, 372.

Спросили Пушкина на одном вечере про барыню, с которой он долго разговаривал, как он её находит, умна ли она?

— «Не знаю, — отвечал Пушкин очень строго и без желания поострить (в чём он бывал грешен): — ведь я с ней говорил по французски».

Из «Записной книжки». РА. 1886. III, 432.

В какой-то элегии находятся следующие два стиха, с которыми поэт обращается к своей возлюбленной:

Пушкин, отыскавши эту элегию, говорил, что изо всей русской поэзии эти два стиха самые чисто-русские и самые глубоко и верно прочувствованные.

Соч. VIII, 82.

Пушкин забавно рассказывал следующий анекдот. Где-то шла речь об одном событии, ознаменовавшем начало нынешнего столетия. Каждый вносил своё сведение. «Да чего лучше, — сказал один из присутствующих, — академик ** (который также был налицо) — современник той эпохи и жил в том городе. Спросим его, как это всё происходило». И вот академик ** начинает свой рассказ: «Я уже лёг в постель, и вскоре пополуночи будит меня сторож и говорит: извольте надевать мундир и итти к президенту, который прислал за вами. Я думаю себе: что за притча такая, но оделся и пошёл к президенту; а там уже пунш». Пушкин говорил: «Рассказчик далее не шёл; так и видно было, что он тут же сел за стол и начал пить пунш. Это значит иметь свой взгляд на историю». [377]