Денис Хрусталёв - Русь от нашествия до «ига». 30–40 гг. XIII в.

Плано Карпини писал, что «в бытность нашу в Руссии был прислан туда один сарацин, как говорили, из партии Гуюк-хана и Бату, и этот наместник [ Baschathos = башаф = баскак ] <���…> брал людей», «остальных же, согласно своему обычаю, пересчитал» [650]. Речь, скорее всего, идет о событиях 1247 г., когда Гуюк уже стал великим ханов, а область «Руссии» для итальянцев, надо полагать, совпадает с регионом вокруг Киева и Переяславля. Таким образом, в это время здесь уже была введена прямая податная система Монгольской империи. Примерно в те же годы подобная система была введена и на северо-востоке Руси во владениях Ярослава Всеволодовича.

О Киеве и южнорусских землях, включая Чернигов и Переяславль, источники вообще практически не содержат известий, относящихся ко второй половине XIII в. [651]Это было так называемое темное время. Нет определенности не только в том, кто тогда владел этими областями, но даже в том, существовали ли там населенные пункты. Историки XIX в. порою писали о полном запустении Киева, а также об уходе населения из этих земель. Последние археологические обследования не подтверждают этих выводов. Но в плане объема информации они дают не многое. Существуют только серия мнений и домыслы. В частности, номинальным сюзереном Киева в конце XIII в. М. С. Грушевский считал Владимиро-Суздальского князя [652]. Поздняя Густынская летопись даже совершила примечательную описку, обозначив под 1305 г., что «паки начатъ въ Киеве княжити Иоанъ Даниловичъ Калита» [653]. Как бы то ни было, но очевидно, что в 1240-е гг. владетелем Поднепровья был Ярослав, а затем его дети.

Даниил Галицкий в начале ноября 1245 г., направляясь к Батыю, задержался для молитвы в Выдубицком Михайловском монастыре. Его провожали, как на смерть. Никто из современников не верил, что монголы даруют ему жизнь после разгрома зависимых от них Болоховских князей, а также длительного уклонения от поездки и изъявления личной покорности хану. По мере продвижения в сторону ставки Батыя опасения галицкого посольства возрастали:

«Изииде из манастыря въ лодьи, видя беду страшьну и грозну, и прииде Переяславлю, и стретоша Татарове, оттуда же еха къ Куремесе, и виде яко несть в нихъ добра…» [654].

Особенно оскорбляли князя наблюдения за монгольскими языческими обрядами, в которых волей-неволей приходилось участвовать. В Батыевом лагере на Волге к Даниилу специально заходил «человек князя Ярослава» с явно тюркским именем ( «Сънъгуруви»), который убеждал его в необходимости исполнения всех языческих процедур, в частности поклонения кусту: «…братъ твои Ярославъ кланялъся кусту и тобе кланятися» [655].

После многочисленных приготовлений и условностей галицкий князь был принят Батыем. Летописец достаточно подробно передает их разговор:

«Данило, почему раньше не приходил, а теперь пришел? Но и то хорошо. Пьешь ли черное молоко, наше питье кобылье, кумыс?» ( «Данило, чему еси давно не пришелъ, а ныне оже еси пришелъ, а то добро же, пьеши ли черное молоко, наше питье кобылии, кумузъ»), — встретил хан князя легким упреком и любезными вопросами, что, конечно, на дипломатическом языке должно было означать уважительное отношение и даже расположение.

Даниил отвечал тем же:

«Раньше не пил, но теперь ты велишь, поэтому пью» ( «Доселе есмь не пилъ, ныне же ты велишь, пью»).

В ответ князь удостоился предельной похвалы:

«Ты уже наш, монгол! Пей же наше питье!» ( «Ты уже нашь же Тотаринъ, пии наше питье») [656].

Даниил испил кумыса и поклонился «по обычаю ихъ», после чего направился на прием к ханше. Батый избрал в качестве формы общения с Даниилом предельную любезность. Все должно было склонять князя к сотрудничеству. Он должен был чувствовать себя в родной семье: «…ты теперь свой, наш, один из владетелей в рамках великой мировой монгольской империи! Ты велик, как и я, как и мы!».

«О злее зла честь Татарьская!»— восклицает по этому поводу летописец. Позор и срам все это для русского князя, отец которого (Роман Мстиславич) «бе цесарь в Рускои земле, иже покори Половецькую землю и воева на иные страны все» [657]. Пробыв у Батыя 25 дней, с тяжелым чувством возвращался домой Даниил. Хотя «отпущенъ бысть И поручена бысть земля его ему, иже бяху с нимь», но внутренний осадок от этого визита остался тяжелый. Более такого путешествия князь не повторит.

Все последующие годы своей жизни Даниил проведет либо в борьбе с монгольскими военачальниками, либо в подготовке к ней. Он теперь однозначно воспринимал установленные даннические отношения и личную зависимость как меры временные. С одной стороны, его близость с Батыем способствовала росту его авторитета в западноевропейской политике. Он мог не беспокоиться о южном пограничье и полностью сконцентрироваться на западных делах. После смерти в 1247 г. Конрада Мазовецкого, а вскоре и его старшего сына Болеслава Романовичи активно включились в польские княжеские усобицы, поддерживая одного из сыновей Конрада, Земовита, в ущерб другому сыну — куявскому князю Казимиру [658]. В промежутках совершали крупные карательные походы на ятвягов [659]. Тогда же (примерно в 1248–1249 гг.) участвовали во внутреннем конфликте в Литве, поддержав племянников Миндовга жемайтских князей Товтивилла, Едивида и Выкинта [660]. А в 1248 г. Даниил даже ввязался в войну за австрийское наследство, стремясь утвердить герцогство за своим сыном Романом. В ходе войны галицко-волынские полки доходили вплоть до города Опавы (в 1253 г.), а отдельные отряды действовали и в Австрии (до конца 1253 г.) [661]. На такую активную внешнюю политику, граничащую с авантюризмом, можно было решиться только будучи сверх меры уверенным в собственных силах и уповая на полную безопасность со стороны монголов.

С другой стороны, как было отмечено выше, в эти годы не затухала внутренняя борьба в Монгольской империи. Избранный летом 1246 г. великий хан Гуюк находился у власти не более двух лет, после чего был отравлен. Последовало новое междуцарствие, во время которого Бату проявлял предельную активность. В эти годы сложилось противостояние двух группировок Чингизидов: дома Джучи и Толуя, с одной стороны, и дома Чагатая и Угэдея — с другой. В 1250 г. Бату созвал курултай из своих сторонников. На нем ханом был избран старший сын Толуя Менгу (1250–1259). Бату заставил других родственников признать эти выборы, а сам вплоть до своей смерти в 1255 г. считался фактическим соправителем. Рашид-ад-Дин писал об этом так: