Сергей Нилус - Собрание сочинений - Том 6

Сергей Нилус, потрясённый апокалипсическим откровением, явленным неграмотной юной послушнице, решил лично повидаться с Ольгой Бойко. С благословения настоятельницы Киевского Покровского монастыря игумении Софии (Гринёвой) он дословно переписал обширную запись сна, и потом уже в Ржищевой пустыне, сверяя рассказ самой послушницы с тем, что было занесено на бумагу с её уст, убедился — богооткровенный рассказ запечатлён монахинями один к одному. В безпредельном удивлении Нилус пишет письмо Полтавскому владыке Феофану и прилагает к своему письму этот рассказ о чуде, свершившемся в апреле 1917 года.

И всё сбылось! И всё сбудется, что явлено по Воле Божией.

В Линовице четой Нилусов был создан домовый храм с благословения всё того же Феофана Полтавского, тайнозрителя и знатока сатанинских глубин отпавших злодеев. Храм устроили на верхнем этаже дома. Был там алтарь, отделённый от предстоящих перегородкой и завесой темно-синего атласа, благостно смотрелись образа, внимание молящихся приковывал лик Спасителя в терновом венце. Икона родовая, фамильная; ею очень дорожил Нилус, ведь она изливала столько чудес!

…Вспоминаю обо всём этом. Дай-ка пройдусь по Линовице и дальше. Вот ещё припомнилось.

Сергей Александрович почти не общался с местными людьми, разве что поговорит с контролёром соседнего сахарного завода (цел и поныне). Сей раб Божий ходил вместе с маленькой дочкой помолиться к Нилусам. За окном тосковали горлинки, в леваде шумел Удай, река бурливая, как козачье сердце — и — их, и много же удальцов козаковало на квитлой земле при гетманах!.. В трёх верстах от Жеваховщины — имение Де-Бальмена, когда-то по настоянию Бальмена рядом провели железную дорогу. И вот народ впал в состояние черни, и то имение сожгли, каменный храм развалили. Доныне уцелели одни въездные ворота с башней, где принимал гостей хозяин. Да явор молчаливо стоит. Как и тогда тоскуют горлинки. С теперешнего сахарного завода мужик, хмурый и, должно быть, никогда не бывавший в храме, рассказывает предание: будто бы в сельце Березова Рудка году в 23-м голытьба вытащила из склепа серебряный саркофаг графа Закревского, тело вытряхнули, а гроб распилили на куски. Как не поверить, ежели такое творилось чуть не повсеместно! О подобном же слышал и в Замосковье — в селе Станки (там при почтовой гоньбе останавливались менять лошадей), и в Спас-Углу, имении Салтыкова-Щедрина, — его отца также вынули и вытряхнули. Только саркофаг был не серебряный, а свинцовый — на грузила да к рогаткам сгодился…

А краснюки утверждались. И выказывали своё бесово нутро. Нилусов в Линовице притесняли многажды. Но и чудеса, даруемые Господом, неисчетны. Так, местные кромешники задумали погубить схиархимандрита Иоасафа, настоятеля Густынского монастыря, изгнанного из обители бунтарями в рясах, доживавшего дни под покровом Божией Матери в доме Жевахова. Решили злодеи погубить старца темной ночью. И пришли, да услыхали: сторож в колотушку стучит — дом оберегает. Побоялись лезть, хоть всю ночь и простояли на холоде, дожидаясь когда дедок уйдет. А он всё с колотушкой ходил и ходил.

На другую ночь, подвыпив, опять пошли. Заводила ихний прихватил с собою топор: порешил зарубить сторожа. И замахнулся на него, как тот вышел караулить. Да только от взмаха топора старец не упал, а исчез. А заводилу злодеев хватил паралич. Потом его жена умолила схиархимандрита Иосафа поисповедать да причастить обездвиженного большевика-головореза. На носилках принесли несчастного в храм. Отишил; увидев в руках схиархимандрита образ преподобного Серафима Саровского, попросился приложиться. Поднесли икону.

— Он, он, — закричал злодей, — тот самый сторож, он охранял дом!

И заплакал разбойник, и исцелился от недуга, даже преобразился внешне. После Литургии всем рассказывал в храме о чуде преподобного Серафима.

Был и такой чудесный случай. Из Прилук приехал главарь-комиссар, не то дом осматривать, не то арестовывать жильцов. Сергей Александрович повёл главаря этажами и завёл в церковь свою. Долго не выходили оттуда, а когда Елена Александровна заглянула в дверь, увидела картину: большевик плачет в объятиях её мужа. А у того самого слёзы текут. Вот что значит растопить сердце злодею. И чем? — Истиной!

Но жизнь вокруг становилась всё невыносимей. «Мешок, и при том наглухо завязанный, — вот положение, в котором мы живём», — признается Сергей Александрович в письме, отосланном друзьям за границу 13 августа 1922 года. А им и так всё понятно: надо старичков вызволять. Только воспользоваться приглашением «вряд ли придется, пока стоит наша церковь, к которой Господь и Царица Небесная поставили нас хранителями, блюстителями, чтецами, певцами и пономарями. Изменить нашему назначению никоим образом не можем и должны стоять на Божественной страже до тех пор, пока Сам Господь ясно не укажет, что наша миссия закончена, или по нашей смерти»… Это из ответа Нилуса друзьям.

Миссия духовного делателя и писателя не была закончена, но с Линовицей пришлось проститься — выселили на Фоминой неделе 1923 года с угрозой расправы. Подались за тридцать верст в повет (уездный город) Пирятин. Поселились в предместье Пирятина, за рекой — там тоже Удай, — в Заречье. Приютила добрая чета молодых супругов. Своей церкви не стало, ходят в приходскую, дружат с местным священником и псаломщиком, читают и поют во время службы. Мирная жизнь в Пирятине окончилась в августе 1925 года. С новой силой пошли гонения…

А каков он, Пирятин, ныне?

Иду поветом. Вот почта. Отсюда Елена Александровна послала рукописи своего мужа в Москву — там жил её родственник, советник немецкого посольства. Так они и уцелели, попав в Берлин с дипломатической вализой. Когда посылала, Сергей Александрович очередной раз сидел в тюрьме. По выходе ещё увидит Киев, Чернигов, Москву…

Перехожу мост через Удай, оглядываю Заречье. Нет ни храма, ни того домика, где квартировали Нилусы. Но окраина всё ещё хранит колорит далёкой поры — улочки не загажены; петухи, гуси, поросята. Как ни трясли в начале 30-х, загоняя в принудиловку, а всё же часть громадян уцелела. А ведь как трясли: хватали зимой, и возле села Марьяновка вместе с детьми ссыпали в овраг.

А церкви порушили в повете почти все, из одиннадцати одна осталась, и ту до сих пор не отдают людям. На базаре тётки продают толстые свечи, скатанные из собственного воска: пахнут мёдом.

И вспомнились мне слова, сказанные батюшкой Серафимом накануне дня кончины: «Спасайтесь, не унывайте, бодрствуйте; вам венцы готовятся». И вправду, нет дороги унывать!

20 февраля 1989 г.

Не скупились орловские дворяне на ведение Родословной книги. Размером огромная, крышки обтянуты кожей терракотового цвета, бумага тяжёлая, может быть, голландская, или отлитая умельцами под Мценском на рольнях. Когда хрупкая архивная девушка несла этакую махину, чтоб не надорвалась — сорвался со стула, подбежал помогать. А как волновался: найдут, не найдут? Нашли!