Евгений Мороз - Веселая Эрата. Секс и любовь в мире русского Средневековья

Манду крыльями задел,

Мужик боронил,

В манду лошадь уронил

Со всей бороной

И кобылой вороной . [136] Фрагменты пинежской свадьбы / публ. А.А. Ивановой и B.Л. Кляуса // Топорков 1995. С. 166.

В других свадебных песнях подобные описания фигурируют в споре двух женщин:

Сквозь маткиной пизды да и барочки прошли,

Сквозь дочкины пизды паруса прошли,

Корабли прошли и с парусами.

Мужик пашенку пахал и туды в пизду попал,

И с сохой, и с бороной, и с кобылой вороной . [137] Песни, записанные П.В. Кириевским // Топорков 1995. С. 57.

На этом фоне содержание новгородской грамоты, столь взволновавшей российских журналистов, кажется довольно скромным. Она принадлежит к известной категории русских эротических текстов, в которых мужские и женские половые органы выступают в качестве самостоятельных персонажей: « Вообще и vagina, и penis чрезвычайно активны, они постоянно хохочут, поют, кричат, за кем-то гоняются, вступают в потасовки и ни на минуту не пребывают в покое» . [138] Там же. С. 15. Особо популярны описания сражения «хуя» и «пизды», которое обычно происходит на мосту. Иногда в подобных песнях упоминаются и другие части тела:

Черны волосы шли пехотою,

Сама пизда воеводою,

Востер сикей да губернатором,

Жопа курва — барабанщицей . [139] Из архива Б.М. и Ю.М. Соколовых // Топорков 1995. С. 88.

Столь же показательны белорусские тексты, которые исполнялись перед тем, как молодых отправляли спать. Гости дружно пели при этом:

Хуй штаны порет, пизда лавку грызет . [140] Володина, Федосик 2006. С. 187.

Поскольку основным содержанием свадебных песен является описание соития, подобные упоминания гениталий по принципу pars pro toto часто подразумевали молодых супругов. Как сообщал один из наиболее значительных собирателей белорусского фольклора П.В. Шейн, когда в приводимых им текстах жених и невеста обозначаются «тэй» и «тбя», на самом деле звучали «не употребляемые у нас в печати слова ». [141] Там же. С. 169. Сходно с этим и содержание заговоров на невстаниху, где « мужчина как бы вообще не замечает, что у женщины есть что-то еще, кроме вагины, а у него самого — что-то такое, что не позволяет рассматривать его как фаллос исключительно больших размеров ». [142] Топорков 2005. С. 340. После находки грамоты № 955 эта традиция оказывается засвидетельствованной документом XII столетия, что подтверждает уже высказывавшееся предположение об ее исключительной архаичности. [143] Миненок Е. Народные песни эротического содержания // Топорков 1995. С. 23.

Особо можно отметить закономерность того, что Милуша упомянула именно женские гениталии. Несмотря на общий параллелизм воспевания жениха и невесты, именно невесте принадлежала в традиционном свадебном ритуале центральная роль. Свадьба представляла собой своеобразную женскую инициацию, главным содержанием которой была дефлорация. [144] Кабакова 2001. С. 157 сл. По этой причине даже посвященные свадьбе шуточные песни, исполнявшихся в ходе святочных игр, отличались особым вниманием именно к женским гениталиям:

Радуйся, сорока! Радуйся, ворона, и ты, воробей-животворец! Поглядите под окошком, там пизда сидит с лукошком! Братцы, радуйся! Поглядите на телегу — там пизда пизду теребит! Братцы, радуйся! [145] Святочные игры Камско-вишерского междуречья / публ. В.А. Альбинского и К.Э. Шумова // Топорков 1995. С. 224.

Не связанные непосредственно со свадьбой фольклорные тексты эротического характера отличаются таким же гендерным предпочтением. В определенном смысле игры молодежи строились по свадебному принципу организации с той, естественно, особенностью, что речь шла не о невесте и женихе, но о девичьей и юношеской группах. Девушки являлись центром игры, и вокруг них собирались молодые люди. Закономерно, что и в срамословных песнях, сопровождавших подобные развлечения, большее внимание уделялось женским гениталиям, а не мужскими. Наиболее показательны в этом отношении данные срамной топонимики, известной по документам русского Средневековья. Самую многочисленную группу составляли в ней словоформы, производные от «пизды» («пезды ») и «манды» : деревни Пезделка, Пездлевская, Пиздюрино, пустоши Пезделово, Пезделево-Долгое, Мандырево, починок Пиздоклеин , селище Пездлево , речка Пиздюрка и т.п. [146] Назаров В.Д. «Срамословие» в топонимике России XV—XVI вв. // Пушкарева 1999. С. 562. В XVII столетии существовала даже фамилия Пиздякины . [147] Акты писцового дела (1644—1661 гг.) / сост. С.Б. Веселовский. М., 1977. С. 255.

О подобном предпочтении свидетельствуют и случайные впечатления иностранцев. Так, находившийся в 1618—1619 годах в России англичанин Ричард Джемс записал, что проходившая мимо него по московской улице женщина сказала своим спутницам: «Пизда масленица» . [148] Русско-английский словарь-дневник Ричарда Джемса. 1618—1619 гг. / изд. подгот. Б.А. Ларин. 1959. С. 193: «Pisda maslanitsa. So spoke on woman amongst a drove of Gossips as they past in the streets, for the bores wife will take verie homely». То, с чем столкнулся Джемс, не многим отличается от известных реалий Нового времени. В праздничных песнях государыня Масленица, которая персонифицировала этот веселый весенний праздник, отождествлялась с ненасытной вагиной:

Курва Масленица,

Блядь Растасканица,

С хуя кожу сдернула ... [149] Две масленичные песни / публ. А.А. Ивановой и А.В. Кулагиной // Топорков 1995. С. 310.

Подобные песни звучали в русской деревне, по крайней мере, до самого недавнего времени. Еще в конце 80-х годов XX столетия деревенские старухи бойко распевали на Духов день:

Ребятушки дураки, взяли пизду в кулаки,

Ребятушки черти, стали ее терти . [150] Песни обряда Духова дня / публ. Е.В. Миненок // Топорков 1995. С. 296.

И если для XX столетия такое словоупотребление кажется шокирующей этнографической экзотикой, то для русского Средневековья оно было нормативным. Напомню еще раз о новгородской грамоте, описанием которой начинается настоящая работа. Исследователи отождествляют Марену, которой было отправлено послание Милуши, с женой посадника Петра Михалковича, т.е. речь идет о знатной даме, чей муж занимал одно из высших мест в новгородской социальной иерархии. Дочь Марены и Петра

Михалковича Анастасия была отдана в 1156 году замуж за сына Юрия Долгорукого Мстислава, являвшегося тогда новгородским князем. Насколько можно понять по письму Милуши, во времена ее жизни « пизду и сѣкыли » воспевали и в крестьянских избах, и в боярских хоромах, и в княжеских дворцах. Похоже, что «контрабандой» подобные песнопения могли проникать даже в церковь. Появление надписи «пизда» в полоцком храме Софии можно объяснить тем, что разгулявшиеся участники свадебного торжества вспоминали срамные свадебные песни во время церковного венчания. О том, как складывались обстоятельства, настраивавшие подобным образом участников свадьбы, весьма выразительно рассказывается в 16-м вопросе 41-й главы решений Стоглавого собора: