Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Чтобы оберечь друга и хоть как-то законспирировать их переписку, Пушкин просил Вяземского не только писать ему на имя П. А. Осиповой, но и не надписывать конверт своею рукой: «…да найди для конверта ручку почётче твоей». «Ручку» Вяземского московская полиция прекрасно знала, у него был очень своеобразный почерк.

Когда дело касалось интересов друзей, Пушкин всегда ставил их выше своих собственных — таков был его благородный жизненный принцип.

К Вяземскому нельзя было привлекать внимания. Иное дело — Лев Сергеевич и Плетнёв. Первый — брат, ближайший родственник. Его забота об изданиях — дело естественное. Второй — приятель, ничем не скомпрометировавший себя небогатый педагог, семейный, скромный. Его «комиссионерство» в отношении издания сочинений Пушкина легко можно было объяснить стремлением заработать.

Пушкин не опасался за Плетнёва. И всё же старался все указания по изданию давать через брата. Писал ему: «Брат, вот тебе картинка для Онегина — найди искусный и быстрый карандаш. Если и будет другая, так чтоб всё в том же местоположении. Та же сцена, слышишь ли? Это мне нужно непременно». Приложенный рисунок изображал его самого и Онегина на набережной Невы против Петропавловской крепости. Под рисунком помечено: «1 хорошо, 2 должен быть опершися на гранит, 3 лодка, 4 крепость Петропавловская».

Пушкин, вероятно, помнил о понравившейся ему «картинке», приложенной к изданию «Руслана и Людмилы». На этот раз приложить «картинку», как хотел поэт, не удалось. Сразу найти «искусный и быстрый карандаш» Плетнёв не смог. Долго ждать не было времени — Пушкин торопил. После того как его «за дурное поведение» уволили со службы в Коллегии иностранных дел, где он получал семьсот рублей в год, не стало единственного, хоть и мизерного, но регулярного дохода. Даже на самые скромные нужды он не имел денег. Это выводило из себя. Это было унизительно. «Христом и богом прошу,— взывал он к брату,— скорее вытащить Онегина из-под цензуры… деньги нужны. Долго не торгуйся за стихи — режь, рви, кромсай хоть все 54 строфы его. Денег, ради бога, денег!»

Ещё в Одессе, объясняя А. И. Казначееву причины, побудившие его подать в отставку, Пушкин писал ему: «Поскольку мои литературные занятия дают мне больше денег (по сравнению с жалованьем.— А. Г.), вполне естественно пожертвовать им моими служебными обязанностями… Единственное, чего я жажду, это независимости (слово неважное, да сама вещь хороша); с помощью мужества и упорства я в конце концов добьюсь её. Я уже поборол в себе отвращение к тому, чтобы писать стихи и продавать их, дабы существовать на это,— самый трудный шаг сделан».

Получать плату за свой труд он не считал теперь зазорным. Зазорным, унизительным, по его мнению, было положение русских писателей в прошедшем XVIII веке, когда процветало меценатство, покровительство, подачки. После выхода «Бахчисарайского фонтана» его стремление жить литературным трудом получило реальное основание, и это его чрезвычайно обрадовало. «От всего сердца благодарю тебя, милый европеец,— писал он из Одессы Вяземскому по выходе „Бахчисарайского фонтана“,— …начинаю почитать наших книгопродавцев и думать, что ремесло наше, право, не хуже другого».

Уже на юге он думал о праве русских писателей быть профессиональными литераторами. В Михайловском, решив сам издавать свои сочинения, начал действовать, чтобы осуществить это право, отстаивал его. Недаром он вложил в уста книгопродавца в своём «Разговоре книгопродавца с поэтом» — этой своеобразной декларации — такое умозаключение:

Книгопродавец

И поэт соглашается с книгопродавцем. Переходя на прозу, заявляет:

Поэт

Вы совершенно правы. Вот вам моя рукопись. Условимся.

Тезис «Не продаётся вдохновенье, но можно рукопись продать» отнюдь не снижал высокого назначения поэта. Он был требованием времени. Тот же книгопродавец признаёт:

Поэт, как и был, оставался душой общественного мнения, носителем истины, пророком.

Поэт, печатающий стихи свои для денег, добывающий пропитание и независимость продажей плодов своего высокого труда, в то же время — пророк. И одно не противоречит другому.

В петербургской газете «Русский инвалид» от 20 декабря 1824 года сообщалось: «Ещё с большим удовольствием читаем мы статьи о России, помещённые в лейпцигской газете „Für die elegante Welt“ [110] Для высшего общества (нем.). . В одном из последних листов оной (№ 233) с приятнейшим изумлением нашли мы краткое, но довольно точное биографическое известие о молодом нашем поэте Пушкине. Сочинителю сей статьи известны, как кажется, все его произведения; но о последней поэме „Бахчисарайский фонтан“ говорит он с большею подробностью. В сей статье не забыто также и то обстоятельство, что рукопись помянутой поэмы куплена книгопродавцами по такой цене, которая доселе казалась в России неслыханною».

Он сидел в глухом Михайловском, а известность его, популярность уже перешагнула границы России.

Это была его первая зима в деревне, в занесённом снегом Михайловском, в старом ганнибаловском доме, с долгими тёмными вечерами, воем ветра за окнами, вьюгами, снегопадами, одиночеством. Таким одиночеством, которого он ещё никогда не испытывал и к которому не так-то легко было привыкнуть.

Всё это он описал в своём «Зимнем вечере», каждая строка которого в полной мере выстрадана и прочувствована.