Аркадий Гордин - Пушкин в Михайловском

Письмо это Пушкин написал сразу по приезде в Псков, 4 сентября, понимая, как за него беспокоятся в Тригорском, но оно дошло туда только через неделю. В письме говорилось следующее: «Полагаю, сударыня, что мой внезапный отъезд с фельдъегерем удивил вас столько же, сколько и меня. Дело в том, что без фельдъегеря у нас грешных ничего не делается; мне также дали его, для большей безопасности. Впрочем, судя по весьма любезному письму барона Дибича,— мне остаётся только гордиться этим. Я еду прямо в Москву, где рассчитываю быть 8-го числа текущего месяца; лишь только буду свободен, тотчас же поспешу вернуться в Тригорское, к которому отныне навсегда привязано моё сердце. Псков. 4-го сент.».

Бодрый тон письма объяснялся тем, что Пушкину хотелось успокоить Прасковью Александровну. Но сам он не был спокоен, хоть и писал Вяземскому: «Ещё таки я всё надеюсь на коронацию». Было принято, что каждый новый российский император, всходя на престол, являл милосердие. Так, Павел выпустил из Шлиссельбургской крепости Новикова, вернул из Сибири Радищева, отправленных туда Екатериной II. Смягчит ли Николай участь членов тайного общества, изменит ли участь его, Пушкина? Это было неясно.

От Николая Павловича, даже до его расправы с декабристами, ничего хорошего нельзя было ожидать. Человек ограниченный и малообразованный, он был высокомерен, груб, злопамятен, придирчив к мелочам. Придирчивостью своей буквально изводил солдат и офицеров. Гвардия его не любила. У него было несколько историй с офицерами, когда он вёл себя отнюдь не по-рыцарски и выказывал себя с не лучшей стороны.

Нашумевшая «финляндская» история произошла летом 1825 года в Красном Селе под Петербургом, на учениях Финляндского полка. Присутствовавший здесь Николай Павлович остался недоволен тем, что усталые, измученные солдаты, когда он скомандовал: «Всем беглым шагом!» двигались не столь резво, как бы ему хотелось. Он изругал солдат и офицеров и в заключение выкрикнул: «Все, что в финляндском мундире, — все свиньи! Слышите ли, все — свиньи!» Эту историю с трудом удалось замять. А через две недели великий князь кричал тем же финляндцам: «Господа офицеры, займитесь службой, a не философией! Я философов терпеть не могу! Я всех философов в чахотку вгоню!» [269] Розен А. Г. Записки декабриста. Иркутск, 1984, с. 113—114.

Николай Павлович не терпел «философов» — людей мыслящих, рассуждающих, образованных. В первые же месяцы своего царствования, изгоняя всякого рода «умствования», всякую свежую мысль, он одобрил «чугунный» цензурный устав, давивший на науки и литературу, проявил особую заботу о создании такой системы, которая формировала бы общественное мнение в желательном для него направлении. Вяземский называл Жуковского «представителем и предстателем Русской Грамоты у трона безграмотного». Пушкин должен был выслушать решение своей судьбы, произнесённое с высоты «трона безграмотного».

Одно из первых стихотворений, написанных Пушкиным вскоре после казни декабристов, — «Пророк» («Духовной жаждою томим») — произведение глубокого философского смысла: о назначении поэта и человека вообще, его нравственном и общественном долге.

В памяти современников сохранился первоначальный вариант заключительных четырёх строк, которые придавали всему стихотворению острый политический смысл, заставляли его звучать как непосредственный отклик на события 13 июля 1826 года. Возможно, это была строфа другого стихотворения, носившего то же название.

Друзья поэта утверждали, что в случае новых гонений, в случае неблагоприятного исхода свидания с царём Пушкин собирался отдать своего «Пророка» прямо в руки «убийце гнусному».

8 сентября Пушкин был уже в Москве.

Прямо с дороги, усталого, не успевшего даже переодеться, фельдъегерь доставил поэта в канцелярию дежурного генерала Главного штаба Потапова. Тот известил о прибытии Пушкина начальника штаба Дибича. Дибич распорядился: «8-го сентября. Высочайше повелено, чтобы вы привезли его в Чудов дворец, в мои комнаты, к 4 часам пополудни».

Чудов дворец в Кремле занимало тогда приехавшее в Москву на коронацию царское семейство. Там жил и Николай.

Аудиенция длилась долго, но Пушкин рассказывал о ней разным людям кратко, не входя в подробности.

Московская знакомая поэта А. Г. Хомутова услышала от него такой рассказ: «Фельдъегерь вырвал меня из моего насильственного уединения и привёз в Москву, прямо в Кремль, и, всего покрытого грязью, меня ввели в кабинет императора, который сказал мне: „Здравствуй, Пушкин доволен ли ты своим возвращением?“. Я отвечал как следовало. Государь долго говорил со мною, потом спросил: — „Пушкин, принял ли бы ты участие в 14 декабря, если б был в Петербурге?“ — „Непременно, государь, все друзья мои были в заговоре, и я не мог бы не участвовать в нём. Одно лишь отсутствие спасло меня, за что я благодарю бога!“ — „Довольно ты подурачился,— возразил император,— надеюсь, теперь будешь рассудителен, и мы более ссориться не будем. Ты будешь присылать ко мне всё, что сочинишь; отныне я сам буду твоим цензором“» [270] Русский архив, 1867, № 7, с. 1066. .

Это был и допрос, и предупреждение, и «великодушные наставления». Разумеется, больше монолог, чем диалог. Решение было принято заранее. Можно предположить, что Николай не только «поносил преступных заговорщиков», но и развивал свои планы общественного благосостояния, лицемерно выставляя себя поборником далеко идущих реформ, другом просвещения и искусства, ценителем талантов, добрым меценатом.

По меткому выражению известного пушкиниста Н. О. Лернера, Пушкин вошёл в кабинет царя в Чудовом дворце хотя и ссыльным, но духовно свободным, а вышел оттуда «свободным поднадзорным». «Прощён и милостью окован», как сказал Пушкин в поэме «Езерский» об одном из предков своего героя.

Однако на первых порах поэт ещё не ощущал своей зависимости. Он рад был возможности вернуться в Москву, Петербург, повидать друзей, избавиться от мучительной неопределённости своего положения и тревожного ожидания. Николаю удалось в какой-то мере убедить его в своих благих намерениях и готовности прислушиваться к советам людей мыслящих.

Что же заставило Николая «простить» такого опасного человека, как Пушкин? Заставили обстоятельства, с которыми ему нельзя было не считаться.

Новое царствование началось с мятежей, казней, ссылок. Общество находилось в мрачном оцепенении. Надо было разрядить атмосферу, выказать себя с лучшей стороны, хоть чем-то подтвердить то желание «добра», которое уже не раз декларировалось царскими манифестами. И Николай отсраняет от дел всесильного александровского временщика Аракчеева, высылает из Петербурга члена Главного управления училищ, попечителя Казанского университета мракобеса Магницкого, по совету Карамзина привлекает к участию в правительстве Д. Н. Блудова и Д. В. Дашкова — людей просвещённых (оба вместе с Пушкиным состояли когда-то в литературном обществе «Арзамас»), жалует огромный пенсион больному Карамзину, возвращает из ссылки Пушкина. И всё это желая склонить в свою сторону общественное мнение, произвести благоприятное впечатление на широкие круги дворянства, показать, что умеет не только карать, но и миловать.