Коллектив авторов - Незримый фронт Отечества. 1917–2017 [Книга 1]

Дежурный по отделу докладывал о происшествиях в соединении за их отсутствие, одновременно раскладывая по трем котелкам пшенную кашу из термоса. С наката прямо в котелок упали дегтеобразные капли воды. Три шнура, запаленные для улучшения освещения, дали подтаять изморози.

Копалов, потянувшись было к котелку, рявкнул на младшего лейтенанта:

— Ты что, ослеп? Или вместо масла решил дерьмом мою кашу сдобрить? Лижи ее сам!

— Виноват, товарищ начальник, это вода покапывает. Извините.

— Я тебя извиню! Ты что не допираешь, осел, кто у нас накладен вместо третьего наката? Хочешь, чтобы оттаяли? Чего ты развел иллюминацию под самым потолком? Трубку, что ли, в штанах сослепу не найдешь при одном шнуре? Погаси сейчас же.

Котелок с «блондинкой» от резкого толчка покатился по нарам.

С той же резкостью начальник отдела повернулся к Белозерову.

— Где язык?! — Угрожающе, не здороваясь, крикнул он.

— Какой язык? — растерялся политрук, поставив в невольную связь с вопросом историю с «лизанием» котелка.

— Какой, какой, — протрубил Копалов, — такой, какого ты за рвом захватил?

— Ну, во-первых, пленного не я захватил, — ответил уполномоченный, — а разведка полка…

— Это не имеет значения. Конвоировал, говорят, ты. Значит, он должен быть прежде у нас, — перебил Копалов.

— Да. Я с разведчиками полка немца, по просьбе майора, доставил в штаб и присутствовал при допросе. Вот его показания, — рука Белозерова полезла за пазуху.

— Плевать я хотел на его показания! Ты отвечай, почему фриц не здесь? Ты, контрразведчик хреновый! Еще из КРО! Почему отдал немца командованию? Фигурант — командир полка, видите ли, его «попросили», — бушевал Копалов. — Скоро он, белогвардейская шваль, «попросит» отдать себе на поруки немецких шпионов, а ты — «пожалуйста!». Что мне сейчас докладывать руководству? Был, дескать, гитлеровец у нас для вербовки, да весь вышел. И кто он, не знаем. Так, что ли? Нет, ты скажи, чего мне докладывать? Объяснить, что бездельник, который еще не расстрелял ни одного предателя, куда-то сбагрил и пленного, которого надо было использовать? Чего докладывать?! — Голос с прононсом то падал до шепота, то возвышался до трубных нот.

Белозеров почувствовал, как щеки, затылок, голова наливаются кипятком, как подергивается веко. Сами собой сжались кулаки. Но одновременно почувствовал, как Новиков, стоявший позади в темноте, резко дернул его за ремень.

Чей-то дикий крик, перекрытый почти одновременно близким разрывом, донесся сквозь землю блиндажа извне, и вновь возвратилась накаленная тишина.

— Я вам повторяю, товарищ батальонный комиссар, — уже завязав свои нервы в узел, словами, четко разрезанными как куски пищевого льда, доложил политрук, — оберлейтенант взят разведкой полка, хоть в группе захвата был и наш человек. Цель — разведка переднего края для боевой операции. Решение командира полка, который не больше белогвардеец, чем мы с вами (Копалов дернулся, но смолчал), направить пленного в штадив немедленно — было правильным. Тем не менее я вам звонил, но в отделе был только дежурный. Я не «конвоировал» пленного, а следовал с сопровождающими, чтобы при допросе его в штабе одновременно выяснить все, что интересует вас. В полк девяносто шестой немецкой прибыла с неизвестной целью группа офицеров абвера.

Батальонный рванул трубку телефона.

— Двенадцатый! Иван Сергеевич? Копалов на проводе. Здесь такое дело. На участке восьмерки захватили оберлейтенанта. Как фамилия? Сейчас, — метнул глазами в сторону Белозерова, — Щвабе. Ганс Швабе. Ах, уже известно? Так вот, мой олух политрук Белозеров отдал его в службу Евстигнеева [57] Комбриг П. П. Евстигнеев — начальник разведотдела штаба Ленинградского фронта в 1941–1942 гг. без обстоятельного допроса. Направляю вам представление на строжайшее наказание. Больше такого не повторится. Что? Не надо? Но, Иван Сергеевич… Да, он участвовал. Есть показания. Правда, говорит, не очень конкретные. Да, там, на передке их девяносто шестой, кто-то появился по нашей линии. А, вы уже знаете? Да, он здесь. Передаю, — Копалов сунул трубку политруку, — отвечай сам, «крокист», — растянул с издевкой.

В трубке послышался неторопливый спокойный голос, сразу подкупивший мягкостью все еще взбешенного политрука.

— Так что там у вас произошло, товарищ Белозеров?

Быстро, почти захлебываясь, политрук доложил о своих решениях, какие вопросы поставил перед пленным, и уже стал передавать его ответы, как Качалов [58] Полковой комиссар И. С. Качалов — заместитель начальника ОО Фронта, затем начальник Особого отдела 8-й армии. , дав понять, что уже читал протокол, его прервал.

— Знаю, политрук. Все правильно. Здесь принимаем нужные меры. Ваша задача… Ну, ты знаешь свою задачу… Действуй, парень, по обстановке. Понял?

— Понял, товарищ полковой комиссар.

— Ну и хорошо. Валяй, действуй. Дай Копалова…

Белозеров уже не слушал, о чем говорили его начальники. Он был доволен. Даже когда его шеф, к которому ощущал взаимную неприязнь, долго потом его инструктировал о том, что политрук знал не хуже его — больше внимания перебежчикам со стороны противника и к псевдораненым, проверке через связистов линий пониженной слышимости, политрук только произносил «угу» и «хорошо», уплетая ложкой подсунутую майором кашу, словно этим подчеркивал все презрение к говорившему. Тот, в свою очередь, неожиданно по телефону облитый «сверху» ушатом воды, не обращал внимания на неуставные действия при официальном разговоре. Впрочем, уставные нормы обращения между сотрудниками в разведке никогда не считались обязательными.

Около полуночи Белозеров возвращался на КП полка. Орудия и минометы немцев, лупившие обычно по переправам без перерыва, студили свои глотки. Изредка пощелкивали снайперы-ночники с обеих сторон, да кто-то где-то то ли подрывал отдельные противопехотные мины, то ли сам подрывался на них.

Политрук уже шел не торопясь. Благополучный, если не сказать хороший, результат бесед в особдиве; легкий морозец; серебристая изморозь, вспыхивавшая под луной на камнях; ветер с реки, относивший в сторону запахи морга; успокоительный шум шуги, толкаемой к берегу уже довольно крупными льдинами (Неву в сорок первом сковало рано); храп, доносившийся из «лисьих нор», как называли небольшие землянки, — все это понемногу снимало перегрузку прошедшего дня. Должно быть, поэтому Белозеров вначале испугался за свое психическое состояние, вдруг услышав вблизи женский голос, читающий… стихи. Потом, остановившись, покрутив головой, подумал, что, видимо, какая-то женщина из красноармейцев лишилась рассудка — на фронте не редкость. Но голос внезапно сменился другим. Что за наваждение? Прислушавшись, узнал и голос читающей, и землянку, откуда он доносился. Это же его батальон связи, в формировании которого он участвовал в Ленинграде и с которым переправлялся. А голос? Голос принадлежал той, которая ой как ему нравилась! Да шибко нравилась одновременно и комбату Зюлимову, но… уже была женой летчика, тоже где-то сражавшегося. Сделав несколько шагов поближе, явственно разобрал слова: