Коллектив авторов - Незримый фронт Отечества. 1917–2017 [Книга 1]

— Ребята, не стрелять! Тихо! Свой идет!

Мы знаем радостные встречи с друзьями, родными, любимыми. Но не каждому довелось испытать встречу с близким по духу человеком, только что находившимся рядом с логовом верной смерти; там, где один неосторожный шаг, звук, движение — верный конец и тебе, и делу, которое осуществляешь.

Контрразведчик свалился прямо на руки Белозерова. Обняв за плечи, не вымолвил — выдохнул:

— Прошел! Удачно Ваня прошел.

— Ну и как? Сашка, давай подробно!

— После, после. Пошли к майору.

Мчались, не чуя под собой ног, своих и чужих, за которые цеплялись.

Новиков не спал. Лишь посмотрев на часы, покачал головой.

— Ну как? Живой наш Иоган-Иван, все удачно?

— Как по нотам, товарищ майор. Все рассказывать? — это Арбузов.

— Нет, половину либо четверть, — уже с досадой, но полушуткой ответил Новиков, — давайте все до последнего шага, точнее ползка. Все было вовремя? Я слышал, как ругнулись «самовары». Вы успели?

— Говорю, все было классно, Александр Васильевич. Ползли до ямы по глине мордой. Погодка мировая. По оврагам ни черта не видно между ракетами. Свалились в воронку. Залегли. Наш Ваня лежит, растирает руку — шарахнул локтем о какой-то камень. И тут слышим — немцы… их разговор. Сначала подумали, не идут ли разведкой навстречу, вроде шибко близко… Вот не хватало! Потом поняли — ветер к нам, а лежим уже рядом с их окопами или дозором. Как очередная ракета погасла, Ваня выполз и… вперед под следующую. Слышу: «Хальт! Хенде хох!» и звук железа. Ну, думаю, все. Сейчас врежут. Но слышу, Ваня скороговоркой шпарит по-немецки. Какой-то шум. Видно, потащили. Потом все стихло. Все как по нотам — умом и потом.

— Ишь ты, расхвастался! — оборвал Новиков.

— Да нет, это я так, для рифмы, — смутился Арбузов.

— Ну, вот что «для рифмы», ложитесь спать. Молодцы!

— Спасибо. Сейчас, Александр Васильевич, — и вполголоса, — Александр Васильевич, не найдется глоточек спирту? Что-то трясет.

Арбузов молча выпил из кружки спирт, закусил размоченным в воде сухарем, завалился, не расстегнув даже ремня, на дощатые нары и тут же заснул. Нервишки взяли свое.

Майор прикрыл его какой-то тряпкой, бывшей, должно быть, когда-то одеялом, и, посидев минуты три, уставясь на танцующий огонь фонаря, постукивая пальцами по столу, обратился к до сих пор молчавшему Белозерову:

— Так что же, будем докладывать, что все в порядке? Или подождем?

— А что еще ждать, товарищ майор. Ведь действительно, вроде все в порядке.

— Вот именно «вроде». А если «Матроса» сейчас пытают, а поутру вздернут на елку?

У Новикова болезненно сжались губы и прищурились всегда распахнутые светлые глаза.

— Нет, не может этого быть, Александр Васильевич. Парень железный и по легенде придраться не к чему. А потом, здесь было сделано все, что вы, мы и он должны были сделать.

— Он действительно немец, как сказал мне Арбузов? — спросил майор. — Как же он с августа остался в армии, в морпехоте? Или вы его перевербовали?

— Нет, ну какой же он немец. Он из Поволжья. Мать чисто русская, а батька — немец где-то в шестом или седьмом колене, поди с Петра или Екатерины. Вся семья обрусевшая, хотя сохранили в семье и язык и уклад немецкий и русский. Батька был до депортации директором школы. Даже помог в переселении односельчан. Понимающий все мужик. Я читал его письма Ивану. В семье-то его Ваней так и зовут, да и в красноармейской книжке Иван, а не Иоган, как было в паспорте. Потому и не заметили его в части. Тем более фамилия-то Терпин. А сказку Гофмана про немца Терпина вряд ли многие у нас читали.

— Я, к примеру, не читал, — улыбнулся Новиков, — а вы где читали?

— А я прочитал, — засмеялся политрук, — когда мне Иван о ней рассказал. Он же сам к нам пришел, узнав о депортации семьи. И, знаете, такого русского советского патриота, как он, еще поискать! Это настоящий антифашист, кстати, как и отец. Отец ему пишет: «Депортация, сынок, и увольнения людей с национальностью противника во время войн — это историческая необходимость, неизбежное зло в любой войне, для любой страны. Так что ты, сынок, смотри, не сердись на Советскую власть, что нас увезли. Она твоя и ты ее защищай. А мы проживем. Люди не такое переживали». Вот такой он немец, товарищ майор. Я в нем уверен.

— Это хорошо, Сергей. Ну, ты как, переночуешь здесь или к себе в полк?

— Пойду к себе, Александр Васильевич. Что-то неспокойно на душе. Пополнение снова дали, а я с ним еще не знаком и осведомления нашего нет, комбат говорит, ребята вроде не плохие. Но, глядишь, могут и подбросить под сурдинку кого-то оттуда, из под Мги…

— Прав, политрук, — подхватил его мысль майор Новиков, — комиссар Куприн [60] Комиссар госбезопасности 3-го ранга П. Т. Куприн — начальник Особого отдела Фронта. Погиб в 1942 году. еще месяц назад сообщил, что в госпиталях арестованы несколько шпионов, переброшенных под видом раненых. Значит, в дивизиях проморгали.

— А мне об этом прошлый раз напомнил по телефону и Качалов, — сказал Белозеров, — когда я давал объяснения по пленному немцу… ну когда наш начальник-то поднял пыль.

— Вот видишь, — с улыбкой вспомнив потасовку, сказал майор, — давай ориентируй об этом всех и политработников и командиров, чтобы о любых поступающих в одиночку из соседних частей, а особенно «чужих» из воронок, получали подтверждение в штабах об их службе. И сам расспрашивай. Здесь такое проходное место, что ничего не стоит в лодку плюхнуть какого-то «гостя» с поцарапанным задом вместо раненого «своего». Кстати, как у тебя отношения с начальником штаба? Все сведения о положении в полку у него. Кто там у вас?

— Новый, капитан Королев, — и тут же вспомнил язвительную улыбочку начальника штаба, — по-моему, не любит он нас…

Шквальный артиллерийский огонь от ГЭС и с правого берега, десятки разрывов тяжелых снарядов близ землянки, от которых ходуном заходила вся импровизированная мебель, замигал и погас фонарь, прервали объяснения Белозерова.

— А за что тебя любить, Сергей? — поджигая фитиль, ответил с горьковатой усмешкой Новиков. — Тебя — полкового ассенизатора, чистильщика армии от дерьма? И ничего тут унизительного, не дергайся в гневе, — увидев, что собеседник готов к возражению, продолжил майор, — нас могут ценить, могут уважать, даже сдуру побаиваться. А любить? Черт его знает! Наверное, того, кто едет на бочке, любят родители, дети, жена… Остальные понимают их нужность, необходимость, могут сочувствовать, чувствовать благодарность за не легкий труд, за моральную тяжесть, а ведь кто-то и нос воротит… кто-то из дураков, — добавил начальник, — так что ты не хмурься.

— Да нет, вы правы, я совсем не хмурюсь, — уже со смехом откликнулся Белозеров, тепло вспоминая недавний окопный «вечер поэзии». — Даже Маяковский называл себя, и не как-то, а с гордостью: «Я ассенизатор и водовоз, революцией мобилизованный и призванный». А ведь он пытался чистить Отечество от буржуев, дезертиров, бюрократов, кого там еще… трусов, взяточников, только стихами да плакатами.